Мария Шабанова - Одной дорогой

— Кусты? — удивленная девушка прекратила экзекуцию.

— Да, кусты, через которые мне пришлось продираться, когда я бежал из плена.

— Великие духи, — прошептала Амала с благоговейным трепетом, когда Оди как бы невзначай откинул голову назад, продемонстрировав только-только затянувшуюся длинную рану под челюстью. — Кто ж это тебя?..

— Не спрашивай, дорогая, все равно я не смогу рассказать тебе всего, — он наконец-то поднялся с колен и, чуть прихрамывая, подошел к окну и задумчиво поглядел в него. — Знаешь, это произошло неделю назад. И тогда, в такой же вечер, когда я и мой верный друг сражались плечом к плечу против… против этих нелюдей, я почти потерял надежду. Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу этот город, эту улицу… И только спустя время, когда мы, раненые и голодные, пробирались сквозь чащу леса, у меня снова затеплился в сердце слабый огонек надежды. Только вера в то, что я снова увижу тебя, придала мне силы идти дальше, хоть и казалось, что нет конца нашим несчастьям…

Оди украдкой взглянул на Амалу, которая тихо стояла за его плечом, и удовлетворенно отметил про себя, что его речь произвела на нее впечатление и что она приняла ее за чистую монету.

— Оди, — произнесла она так нежно, что инженер понял, что он прощен, и обвила его руками за талию. — Ну почему тебя не было так долго?..

Он ловко развернулся, не нарушив ее объятий, и прижал Амалу к груди — она больше ничего не говорила и не сопротивлялась, только изредка вздыхала, уткнувшись носом в новенький «благородно-зеленый» сюртук инженера, а он по старой привычке расплетал ее косу, запустив длинные тонкие пальцы в каскад шелковистых волос.

Когда он закончил с косой и волнистые волосы рассыпались по плечам девушки, она подняла глаза на Оди. Вместо ставшего привычным за этот вечер печального выражения, глаза ее светились озорным огнем, а на губах играла слегка насмешливая улыбка-вызов. Может это была игра неверного света свечей и колышущихся теней, но от этого взгляда на Оди повеяло чем-то бесконечно далеким и одновременно необъяснимо родным и близким. Да, это была все та же Амала, та же юная дочь купца, которой очень хотелось любви. «А я? — думал Оди. — Все тот же, или уже необратимо другой?»

Когда инженер вошел в спальню девушки, он готов был чуть ли не целовать стены за то, что они ни капли не изменились с того дня, когда он последний раз ночевал здесь. Опустившись на знакомую кровать, он с трепетом и нескрываемым удовольствием смотрел, как Амала, заперев дверь, снимает свое темно-бардовое платье, небрежно бросая его на пол. Пляшущее пламя свечи теплыми бликами ложилось на ее округлые плечи, скользило по обнаженной груди, нежному животу.

Оди чувствовал, как здесь с него, словно старая кожа со змеи, облетают шесть лет скитаний по миру, шесть лет поисков и неопределенности. Он снова чувствовал себя тем двадцатичетырехлетним парнем, который сбежал из университета, так и не окончив его. Тем безрассудным юношей, который в дождь лезет по стенам в это окно, рискуя сорваться и сломать себе шею. Наконец-то все как прежде.

Уже полностью обнаженная Амала легкой поступью подошла к Оди. Он, прикрывая глаза от удовольствия, провел рукой по ее бедру, талии, спине. Девушка присела к нему на колени и принялась развязывать ворот рубашки, которую инженер, заглядевшись на нее, позабыл снять. Стянув наконец-то рубашку, Амала тихонько вскрикнула.

— Великое небо, что это? — спросила она, глядя на льняную повязку, наложенную недавно уверенной рукой Сигвальда.

Оди не сразу понял, что так напугало девушку, но, мельком взглянув на себя, он остался доволен — повязка, пересекавшая грудь и плечо, выглядела очень сурово и даже добавляла ему мужественности.

— Ничего, просто небольшая рана, — как можно пренебрежительнее отвечал он, будто это такой пустяк, который не заслуживает и капли внимания.

— Тебе больно? — заботливо спрашивала она, проводя кончиками холодных пальцев по груди и ребрам инженера, иссеченным царапинами и украшенным большими синяками.

От прохладного прикосновения у Оди по спине побежали приятные мурашки. Он задумчиво ласкал бархатистую кожу Амалы.

— Это не та боль, о которой стоит говорить. Особенно сейчас.

Оди откинулся на бессчетные белоснежные подушки и девушка склонилась над ним, уронив непослушные пряди волос на его грудь. Он жадно вдохнул аромат ее тела — сладкий запах лаванды и жасмина, как и шесть лет назад, свел его с ума и заставил забыть все, что было между этим и последним его посещением этого дома. И в мире остались только он, Амала и танцующее пламя свечи.