Мария Шабанова - Одной дорогой

Оказавшись в комнате, Асель с облегчением отметила, что Сигвальд оставался в том же положении, в котором она оставила его около часа назад — дыхание было неглубоким, сердце билось медленно и слабо, но и кровотечение заметно ослабилось и только благодаря этому он был еще жив.

Фимал, вошедший через несколько секунд, боязно оглядывался, но скоро взял себя в руки и приступил к осмотру.

— Этот парень родился не в рубашке, а в кольчуге, — сказал он. — Попади стрела чуть выше или левее, она разнесла бы ему кости так, что не собрал бы ни один лекарь. Потом ему вдвойне повезло, что ты разбираешься в травах — во-первых, его не убили медвежьи ягоды, во-вторых, его не убило кровотечение, которое без них было бы намного сложнее остановить.

— Тебе чем-нибудь помочь или не мешать? — спросила Асель как можно более мягко, чтобы хоть как-то успокоить заметно нервничающего Фимала. Ей не очень-то нравились доктора с дрожащими руками.

— Я справлюсь. Ты просто следи за ним, — сказал лекарь, протирая руки спиртом.

Асель обещала так и сделать, но выполнила свое обещание лишь наполовину — большую часть времени она наблюдала за тем, как Фимал извлекает стрелу, обрабатывает и зашивает рану. Степнячка по привычке запоминала все, что делал лекарь — на всякий случай, вдруг пригодится — и лишь изредка поглядывала на Сигвальда.

Сквозь глубокий сон, граничащий с тяжким бредом, воин чувствовал дикую боль в плече, но ни пошевелиться, ни открыть глаза он был не в силах. Ему казалось, что на груди у него лежит тяжелый мешок с мокрым песком, а к рукам и ногам привязаны пудовые гири. Когда дурман медвежьих ягод наконец начал покидать его голову, Сигвальду удалось открыть глаза.

Первое что он увидел перед собой — мутный и двоящийся совершенно незнакомый парень, окровавленными руками ковыряющийся в его плече; второе — Асель, увлеченно наблюдающая за действиями незнакомца. Все это походило на плохой сон.

Сигвальд глухо застонал и попытался повести плечом, но это ему не удалось — отчасти от слабости и воображаемых пудовых гирь, отчасти оттого, что Асель, вовремя заметив приход воина в сознание, вцепилась в его руку.

— Кто?.. — только и смог выдавить из себя Сигвальд, который чувствовал себя намного хуже, чем утром после пьянки с Оди в безымянной деревне.

— Я знаю его. Он никому не скажет, так ведь? — с ударением на последней части фразы сказала Асель, обращаясь к Фималу, который утвердительно затряс головой.

Сигвальд не стал ни спорить, ни выспрашивать подробностей, для этого у него не было ни сил, ни желания. Тем более, после извлечения стрелы, которая до этого нещадно терлась о кость, причиняя сильную боль, воин почувствовал облегчение.

— Надо кое-что проверить, — объявил молодой лекарь и тут же слегка надавил раненому на ключицу, в ответ на что Сигвальд нашел в себе силы высказать эскулапу все, что о нем думает.

— Кость все-таки треснула, — сказал Фимал, дождавшись, пока поток проклятий иссякнет. — Но это хорошо. В том смысле, что только треснула. Если я доживу до старости, то напишу книгу о чудесных медицинских случаях и назову ее «Рожденные в кольчуге».

Асель укоризненно посмотрела на медика, непрозрачно намекая, что он отвлекся от своих прямых обязанностей, и Фималу стало в самом деле не по себе. Он еще не был уверен, что выйдет живым из этой таверны.

— Руку надо зафиксировать на груди — это обеспечит покой и кости, и ране, пока все не заживет, — снова очень серьезно произнес он.

Пока Асель пыталась приподнять обессиленного северянина, который теперь казался еще тяжелее, чем раньше, Фимал накладывал тугую повязку. Закончив с этим, студент посмотрел на Асель с надеждой и ожиданием.

— Пойдем, — сказала она, оставив Сигвальда.

Фимал нерешительно мялся в темном узком коридоре — ему было страшно поворачиваться спиной к степнячке, хотя ничего в ее поведении не выдавало враждебности. Она тоже стояла, очевидно, ожидая от медика чего-то и это вызывало у него еще больше опасений.

Чтобы заполнить паузу, лекарь стал давать рекомендации по уходу за раненым, часто повторяясь и сбиваясь, но Асель знала это и без него и явно ждала чего-то другого.

— Сколько я должна? — прямо спросила степнячка, не выдержав недогадливости молодого врача.

— Что?.. Нисколько… Я просто… Можно я просто уйду?

Такая постановка вопроса несколько озадачила Асель, но отказ лекаря от награды заставил отказаться от расспросов, во избежание переосмысления им ситуации. Степнячка чувствовала нечто вроде благодарности — чувства настолько для нее необычного, что она не могла даже с уверенностью сказать, оно это было или нет.