Ричард Адамс: Обитатели Холмов

— Уверен. Я, знаешь ли, хорошо знаю Пятика.

Черничка открыл было рот, собираясь ответить, но тут из густого подлеска выскочил еще один кролик и с шумом свалился в яму под куманикой. Это был Шишак.

— Привет, Шишак, — сказал Орех. — Сдал дежурство?

— Сдал, — сказал Шишак, — и, похоже, что навсегда.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ушел я из Ауслы, вот что.

— Не из-за нас ли?

— Может, и из-за вас. Треарах, когда его будят после «на-Фрита», быстро выходит из себя, особенно если решит, что разбудили из-за пустяка. И он отлично знает, кого как задеть за живое. Я знаю немало таких, кто жил бы себе спокойненько да думал только о том, как бы не потерять звания «правой лапы» Старшины, но боюсь, для меня — слишком много чести. Я сказал — меня мало волнуют привилегии Ауслы, настоящий кролик сумеет добыть себе все, что нужно, и без нее. Он посоветовал мне не поддаваться порыву и решил, что этого достаточно, но я все-таки ухожу. Никогда не считал, что таскать салат да стоять возле его норы на карауле — цель всей моей жизни. И настроение, я бы сказал, у меня прекрасное.

— Скоро никто здесь не будет таскать салат, — спокойно сказал Пятик.

— А-а, это ты, Пятик? — сказал Шишак, впервые обратив на него внимание. — Вот и отлично — я как раз шел посмотреть на тебя. Я все думал о том, что ты сказал Старшине. Слушай, а ты, часом, не решил всех нас разыграть, чтобы прославиться? Или правду сказал?

— Правду, — ответил Пятик. — Хотел бы я, чтобы это был розыгрыш.

— Значит, вы уходите?

Прямота Шишака ошеломила всех. Одуванчик пробормотал:

— Уходим? Ой Фритрах!

А Черничка шевельнул ушами и очень внимательно посмотрел сначала на Шишака, потом на Ореха. И Орех ответил.

— Мы с Пятиком уходим сегодня ночью, — подумав, сказал он. — Не знаю точно куда, но если кто хочет, может отравиться с нами.

— Отлично, — отозвался Шишак, — тогда берите с собой и меня.

Меньше всего Орех рассчитывал на столь серьезную поддержку. В голове мелькнула мысль, что Шишак, конечно, в трудную минуту пригодится, но ладить с ним будет нелегко. И уж конечно, ни за что гвардеец не захочет делать, что ему скажет — пусть даже и не приказывая — какой-то «задворник» «Да какое мне дело, был он в Аусле или нет, — подумал Орех. — Если мы уйдем вместе, я никому не позволю своевольничать. А может, и идти не стоит?» Но вслух сказал только:

— Отлично. Мы тебе рады.

Он оглядел остальных — они не сводили глаз с него и с Шишака. Первым нарушил молчание Черничка.

— Кажется, я тоже пойду, — сказал он. — Я еще не совсем понял, из-за тебя это, Пятик, или нет. Но, так или иначе, нас в городке сейчас слишком много, а если ты не попал в Ауслу, приятного в этом мало. Забавно — ты боишься остаться, я — боюсь идти. Лисы, ласки, посредине Пятик — и ни минуты покоя!

Он сорвал привядший листик и принялся медленно жевать, изо всех сил пытаясь скрыть страх, потому что весь его опыт предупреждал об опасностях, подстерегающих кроликов в неизведанных землях за пределами городка.

— Если мы Пятику верим, — сказал Орех, — значит, считаем, что уходить надо всем. Так что с этой минуты и до отхода каждый должен уговорить как можно больше наших. — Думаю, в Аусле тоже стоит кое с кем побеседовать, — сказал Шишак. — Если мне удастся кого-нибудь убедить, вечером приведу с собой. Но за Пятиком не пойдет никто. Никто не захочет за здорово живешь потерять звание гвардейца, да и я бы не захотел. Чтобы поверить в Пятика, надо услышать его собственными ушами. Как я. Ясно, ему было что-то вроде послания, а в таких штуках я не сомневаюсь. Не понимаю, почему не поверил Треарах.

— Потому что Треараху не нравится все, что пришло в голову не ему, — ответил Орех. — А второй раз не обратишься. Мы попытаемся собрать как можно больше кроликов и встретимся снова в час «фа-Инле». Тогда же и тронемся: времени в обрез. Беда — какой бы она ни была — ближе с каждой минутой. И еще, Шишак, Треараху вряд ли понравятся разговоры с гвардейцами. Капитану Падубу, думаю, тоже. Они, конечно, не станут возражать, если отсюда уберутся ошметки вроде нас, но тебя терять не захотят. На твоем месте я бы думал, с кем говорить.

Час «фа-Инле» на языке кроликов означает «час восхода луны». Кролики, конечно, понятия не имеют ни о точном времени, ни о точности. В этом отношении они очень похожи на первобытных людей, которым частенько требовалось несколько дней на то, чтобы только собраться, а потом еще несколько дней, чтобы заняться делом. В те времена людям, чтобы действовать сообща, нужно было некое чувство вроде телепатии — телепатическая волна словно захватывала их и несла к назначенной минуте. Тот, кому доводилось видеть ласточек и стрижей в сентябре, видеть, как они собираются на телеграфных проводах, щебечут, описывая маленькие круги, в одиночку или же группками, над голыми, убранными полями, возвращаются, чтобы сделать потом круг побольше, потом еще и еще, над пожелтевшими изгородями вдоль улочек, — все эти сотни разрозненных птичек, которые собираются, мельтеша, со все возрастающим нетерпением, в стаи, а стаи свободно и совершенно без всякого порядка сливаются в одну огромную шевелящуюся массу — плотную посередине, рваную по краям, — которая постоянно меняется, перестраивается, как облака или волны, и так до тех пор, пока все (но отнюдь не каждый) не почувствуют, что пора, и тогда они снимутся с места, начиная еще один гигантский перелет на юг — перелет, который переживут не все; тот, кто видел как поднимается эта волна, захватывающая всех, кто считает себя в первую очередь частью целого, и только потом — во вторую очередь — личностью; видел, как волна эта поднимает, захватывает их, не нуждаясь ни в сознательной мысли, ни в сознательной воле; тот, кто видел это, видел деяние того самого ангела, что погнал в Антиохию крестоносцев и сгоняет леммингов в море.