Mara Palpatyne - Предпоследняя былина

И обнимаю его левой рукой. Оцепенение покидает меня, но одно остается по-прежнему – правая рука хоть и находится на месте, но я ее абсолютно не чувствую, как будто ее нет.

Мы долго сидели на этой поляне, приходя в себя. Говорят, Пастыри некогда сопровождали Легион, но потом не ушли за ним, а остались здесь. Они тяготеют к странным местам, где сохранились доапокалиптические обломки, повелевают зверями и владеют такими силами, которые нам трудно себе даже представить. В последнем только что убедилась на личном опыте.

Что я чувствовала? Это сложно объяснить. Мне, конечно, было страшно – я прекрасно понимала, что вот тут, здесь и сейчас, могла потерять Терни. Я не хотела даже думать об этом! Страх порождал ярость и гнев, но ярость и гнев разбивались о произошедшее. Я была не готова. Я проиграла. Я не сумела даже защитить Терни…

НЕТ!

Больше этого не допущу, никогда! Никогда те, кого я люблю, не пострадают из-за меня. Но сначала мне и правда стоит понять, какие силы противостоят нам. Наши враги уничтожили трех ортов – а это говорит о многом. Пастырь крупно ошибся, оставив меня в живых. Более того – сам того не подозревая, направил в нужном направлении.

Казалось, мы просидим на поляне весь день, но…

Но появилась Единица со своим фамилиаром и Оксана. Как во сне, я с их помощью забралась на Пушинку, и мы спустились к реке. Когда кокон обвил наш маленький отряд, я уже знала, что делать.

Она не сказала мне ни слова. И я принял это как должное. Потому что в ответ на что угодно мог теперь только промолчать. Метка на щеке выжгла что-то большее, чем символ на шерсти. Это не узор – это клеймо. Меня заклеймили. Только об этом могу думать. Я теперь несвободен. Я раб. Я – вещь в коллекции. О, да, Пастырь знал, какую плату надо взимать. Останься я с ним, единственное, что бы могло меня потревожить – воспоминания. Но пройдут века, и вместо волчонка Этерна будет служить Пастырю безликий, беспамятный волк. А здесь… Мне некуда деться от тех, кто близок сердцу. Нет, я, право же, рад… Но видеть их, быть с ними, говорить с ними и знать, что в любой момент тебя могут позвать куда-то… И ты пойдешь. Ты пойдешь, уже привыкший к видимости свободы, поверивший в нее, принявший, как должное…

Все молчали. Ко мне не подошла даже Оксана, хотя она единственная, кто действительно мог понять, что значил знак на моей щеке. Но ей хватало такта, чтобы держаться подальше.

Я не был слаб. Наоборот. Но это мучило еще сильнее. Наверное, мне понадобится время… Много времени, чтобы осознать, что случилось и что с этим делать.

В какой-то момент пришел в себя и постарался прислушаться к разговору Таисии и Виктории. Мои переживания – они только мои. Они там, внутри. Но я все еще на службе. Мне надо… Я должен держать себя в руках.

– …Не знаю, что вы там в Одессе разворошили, но если бы не Поток Славутич, лежать бы нам с Оксаной сейчас на дне речном. Все-таки, их было слишком много – этих странных русалок. Да еще и вы с Терни… – тут Единица делает паузу, задумывается и внезапно оборачивается ко мне, – Волчонок, ты как, пришел в себя?

– Угу, – бурчу в ответ. Пришел, конечно. Разве у меня есть выбор на этот счет?

– Тогда приглашаю тебя к себе в гости. Заходи завтра, как отоспишься. Живу я в Трухановой слободе, на острове, между двух старых мостов. Спросишь – тебе всякий покажет. Иногда это создает, конечно, определенные неудобства, но… – Таисия улыбается и выпрямляется в седле. Странная у нее манера не заканчивать фразы. Будто считает их продолжение само собой разумеющимся. Впрочем, это ей даже идет.

На этот раз выходили на поверхность не на Пристани, а в какой-то затоке, скрытой от чужих глаз ивняком. Пуссикет Оксаны долго отфыркивался, но мы ведь не из-за этого чего-то ждем, да?

– Ау! – раздается чей-то молодой радостный голос где-то недалеко, – Ау, странники!

Таисия складывает ладони лодочкой и аукает в ответ. Голос радостно что-то говорит, и вдруг…

– Ау, Вика! Иль Олюшку свою не признала?

Хозяйка вздрагивает, неловко скатывается с лошади и, лихорадочно блестя глазами, ковыляет куда-то в заросли. Я поворачиваюсь к Единице, чтобы попросить ее отвести нас с Пушинкой в казармы, но мне в спину вдруг утыкается что-то теплое, и я понимаю…

– Кудрявая… – выдыхаю.

– Я, волчонок.

– Не смотри на меня, – прошу тихо, – Я… Меня… У меня на щеке…

– Знаю. Тая рассказала, что с вами случилось что-то.

– Я не мог поступить по-другому. Понимаешь? Я должен был… Я ведь должен был что-то сделать, правда? Я был бы тогда не я, если бы с хозяйкой что-то случилось. Но… Но… Я отказался и от тебя. Я отказался от всего и от тебя… Я…