Эдуард Мухутдинов: Солнце село

— Странно, — сказал Гахерис. — Это еще кто мог бы быть?

— Эгей! — позвал Дюмша. — Эгей, уважаемый!

Над топью прокатилось эхо. Таинственная фигура не шевельнулась, но к отголоскам эха внезапно присоединилась странная глуховатая трель. Словно кто-то, сидючи в большой пивной бочке, играл на дудочке. Дюмша поковырял в ухе пальцем, полагая, что туда что-то попало, но ничего не обнаружил.

— Эге-гей! Уважаемый, ты меня слышишь? Ответь что-нибудь, э?

На сей раз трель звучала дольше, и ее уже нельзя было отнести на счет грязных ушей. Стало явным ее угрожающее значение. Охотников пробрала дрожь, и даже Кауакан поежился.

— Ладно, двигаемся, — прервал Гахерис тревожную тишину. — Солнце садится, а нам идти да идти.

— Не нравится мне это, — пробасил Кауакан, впервые за вечер подав голос. — Ох, не нравится.

— А что поделать? — пожал плечами Гахерис. — К нему, что ли, туда прыгать? А зачем?

— Нет. — Кауакан немного помолчал. — Тут что-то другое. Но что — сказать не могу. Ладно, пошли.

Он взвалил на плечи ярмо, подождал, пока Дюмша с Гахерисом возьмутся за носилки. Валерик стал осторожнее, помня о недавней ошибке. Тем не менее, он постоянно оглядывался на странную фигуру. Гахерису это стало надоедать, и он уже хотел рыкнуть на брата, когда Валерик вдруг вскрикнул и указал рукой назад.

Человек посреди болота выпрямился и развернулся к охотникам. Капюшон упал с головы, под ним обнаружился оскаленный череп. Крючковатые пальцы скелета сжимали небольшую дудочку, которую он поднес ко рту. Над болотом разнеслась трель.

Гахерис охнул и выронил носилки тут же вырвавшиеся из рук Дюмши и больно ушибшие тому ногу. Но Дюмша не двигался, завороженно наблюдая жуткую картину. Скелет уставился пустыми глазницами на людей, отчего их пробрала дрожь.

Тварь шагнула навстречу и провалилась в трясину. Несколько мгновений охотники ошарашенно смотрели, как скелет тонет в болоте. Топь как будто силой утянула его в бездну. Даже пузырей не осталось на месте проившествия — да и с чего бы им вдруг появляться?

Сбросив наваждение, Дюмша крепко высказался в адрес Гахериса. Ушиб давал о себе знать. Звук голоса привел в сознание остальных. Охотники подхватились и едва ли не бегом, как только могли быстро покинули проклятое место. Не было времени осознавать случившееся, это можно сделать и потом. Удивительно, что Валерик больше ни разу не оступился, хотя спешка грозила многими бедами. Когда наступил сумрак, охотники добрались до конца тропы и углубились в лес, а там уже и рукой было подать до селения.

…Выскабливание шкур было в роду делом даже не сказать традиционным — а своеобразным ритуалом, из года в год собиравшим всех мужчин на скобильной поляне в изрядном отдалении от села. День каждое лето назначался иной, из предосторожности, однако даже шаман не помнил, чтобы ритуал был пропущен по какой-либо причине. Женщины до него не допускались, хотя особых трудностей дело не представляло и заключалось в относительно монотонном выскребании шерсти и подкожных тканей со шкур, предварительно вымоченных в золе. Не допускались и подростки, причин чему шаман тоже не знал, но известно было, что и святость ритуала, и запреты давным-давно принесены с далекой неизвестной родины семьями, поселившимися здесь и основавшими род. Впрочем, на детей запрет не распространялся, и Эменец, пока не считавшийся подростком и потому допущенный к работникам, жутко гордый осознанием собственной полезности обществу, вместе со всеми усердно соскребал шерсть. Вытягивать подкожную ткань — мездру, после удаления которой шкуры становились намного мягче и податливей, — у мальчика не получалось по причине недостатка сил, однако все безоговорочно приняли его умение тонко и изящно соскоблить шерсть, даже не поцарапав кожу.

— Валерика нет, — брюзгливо заметил Жекэч, переворачивая шкуру поудобнее и заменяя затупившийся нож. — Нехорошо.

— Придет, куда денется, — мирно возразил Аше. — Молодежь, нешто сам таким не был?

— Так не в ущерб делу!

— Валерик хорошо работает, можно небольшую поблажку сделать. Не все же строгости требовать. А, Дюмша, — Аше подмигнул.

Дюмша хмыкнул.

— Если моя дочь от него понесет, сначала пришибу, а потом поженю. Тогда будет в строгости.

— Щенок с твоей дочерью развлекается, а ты зубы скалишь, — кинул Жекэч. — Доволен?

— Молчи, дурень, — отозвался Дюмша. — Я помню себя в молодости. Кому какое дело, кто с кем гуляет. Потом, мне Валерик нравится. Если будет зятем — я только порадуюсь. Твоя-то Руня в двадцать пять девица.