Наталия Сова - Здесь, на краю земли

— Теперь можешь идти, — сказал я, поднимая ножны.

— Ты сумасшедший, — произнес он. — Сумасшедший.

— Вали, — ответил я. — А то передумаю. Сумасшедшие очень непоследовательны. — Мой конь… — Он нерешительно указал подбородком в сторону лошадей. — Пешком дойдешь, — отрезал я.

Тихим злым голосом Алек пообещал, что мы еще встретимся, сказал, чтобы я что-то там запомнил, и что он в чем-то там клянется. Я отсалютовал трофейным мечом и гаркнул:

— Пошел вон!

Он подобрал свой плащ и, волоча его, направился к воротам. Необычайно довольный, я любовался его враз ссутулившейся спиной. Дать королевскому посланнику в морду и отправить восвояси пешего и безоружного — именно то, что надо. Этого король не простит никогда. Чего-то не хватало для полноты картины. Штаны бы с него спустить, вот что. Исключительно стильно — в серебряной кольчуге и без штанов.

— Стой, — скомандовал я. Он замер.

Но тут, на его счастье, возле лестницы на галерею я увидел Перегрина, растерянно озиравшего место побоища. Представление отменяется, подумал я с сожалением. Перегрин быстро подошел ко мне и спросил, что все это значит. Вдруг солдаты засвистели и заорали. Обернувшись, я увидел, что посланник длинными прыжками несется к воротам, и тоже засвистел и заорал.

— Догнать? — подскочил ко мне Барг Длинный.

— Не надо, — отвечал я, смеясь. — Он теперь не остановится до самого королевского дворца.

Посланник миновал ворота и прибавил ходу, оскальзываясь на колдобинах раскисшей дороги. Я повернулся к Перегрину, но его уже рядом не было.

— Что у вас там? — спросил я Длинного.

— Ну и заразы эти посланники, — сообщил он. — Я зашел ему сзади, а он, паразит, как лягнет меня в пузо. Ну, я потом ему тоже вломил, конечно. Раненых оказалось одиннадцать человек.

— Недоделки, — вымолвил я с отвращением. — Вас же пятеро на одного было. Крестьяне.

— Всяко, не рыцари, — согласился Длинный, облизывая ободранные костяшки пальцев. — Вот тут близнец подскочил, не знаю который — стойте, говорит, ребята, отойдите, хочу, говорит, один на один, чем я хуже князя. Так тот его с первого же выпада… — И он указал через плечо под навес, где рядком лежали и сидели раненые и суетился хмурый, озабоченный Фиделин с охапкой бинтов. Поодаль, в уголке Анч (или Хач?) осторожно укладывал брата.

— Это ничего, — убежденно сказал он, когда я подошел. — Щас очухается. Так с ним было уже. На охоте. Я думал — все, а он полежал маленько и опамятовался. Это ничего. Крови только много. Щас.

Мельком взглянув на бледное, неподвижное лицо раненого, на темную от крови одежду, я опустился на колени, взял его холодное, тяжелое запястье и тут же отпустил.

— Нет, Анч, — сказал я тихо.

— Я Хач, господин, — отозвался он, не поднимая головы. — Что «нет»? Вы натуру нашу не знаете. Мы крепкие.

Подошел Фиделин и, присев рядом, принялся вытирать кровь с моего лица. Глянув на Хача, он горестно молвил:

— Хач, сынок… Я ведь тебе сказал уже…

— Пошел ты, — прошептал Хач.

Я вышел из-под навеса. Солдаты сгрудились вокруг меня. Странно они на меня смотрели, не так, как всегда. С каким-то оторопелым восхищением. И только тут я понял, что почти слово в слово повторил легендарную речь Зэ-Боброзуба, ознаменовавшую когда-то начало войны за независимость этого края. Что ж, тем лучше, подумал я и сказал громко:

— Тот, кто всерьез испугался королевского гнева, может убраться из замка сегодня до захода солнца. Сегодня я не наказываю за трусость.

Все зашумели. Каждый, оказалось, желал теперь лишь одного — сражаться рядом с господином и умереть вместе с ним, если такова будет судьба.

Перегрина я нашел в его комнате. Он сидел за столом, опустив голову на руки. Было как-то по-особенному тихо — и шелест дождя за окном, и звук моих шагов казались лишь частью тишины.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал я.

— О чем? — тихо отозвался он, не двигаясь.

Я сказал, что армия короля Йорума будет здесь недели через три, и к тому времени замок должен быть готов принять ее. Перегрин поднял голову, и я внутренне вздрогнул.

Он был старый. Только мгновение спустя я понял, что так показалось из-за выражения его глаз. У него был взгляд человека, прожившего долгую-долгую жизнь и бесконечно уставшего.

Ему было вредно видеть кровь, не говоря уже об убитых. В этом я убедился еще полгода назад, после случая с Верзилой. Идя сюда, я знал, что застану Перегрина расстроенным. Но таким его увидеть никак не ожидал.