Наталия Сова - Здесь, на краю земли

Он назвался мастером Перегрином. Или, может быть, мастером-странником. Это было единственное, что я смог поначалу разобрать в его речи. Он пытался говорить сразу на всех известных ему языках Западных Равнин. Лопотал быстро и очень невнятно — разбитые губы мало способствуют хорошей дикции. Солдаты с ним явно не церемонились — в кои-то веки представился случай показать свое усердие. Он шмыгал носом, бережно поддерживал левой рукой правую, не то вывихнутую, не то сломанную, и дрожал крупной, даже издалека заметной дрожью.

Я молча рассматривал его. Обыкновенный отощавший за зиму бродяга, совсем еще мальчишка, невысокий, тщедушный. Грязные лохмотья, бывшие когда-то кафтаном, растоптанные вдрызг сапоги, огромная, но явно пустая дорожная сумка. Обычный бродяга, каких много…

Черт побери, их много, но только не здесь. Я отвык не только от бродяг, но и вообще от незнакомых лиц. Не заходят незнакомые в Даугтер, незачем — все большие дороги милях в двадцати отсюда. Городов в округе нет, в деревнях милостыню не подают и на ночлег не пускают. Нищий странник в этих местах может быть только ряженым шпионом.

Вряд ли это агент короля, король в последнее время сделался прост и прям — по любым поручениям отправляет Посланников. А Посланник, желая прибыть инкогнито, может изобразить кого угодно, только не нищего. Скорее всего, паренька подослал кто-то из нашей милой семейки. А я-то было думал, что обо мне забыли. Видно, время здесь и там идет по-разному. Мне кажется, что я уже полжизни сижу в этих проклятых болотах. А они только-только поделили мои земли, покончили с побочными войнами, и любопытно им стало, как там поживает Дан, беглый князь, их драгоценный братец.

— Молчать! — гаркнул я. Бродяга смолк, будто поперхнулся, солдаты за его спиной вытянулись во фрунт. — Где, говоришь, вы его изловили, Длинный?

Барг Длинный, державший мальчишку за плечо, выступил вперед и степенно произнес:

— С утра с самого, как на пост заступили, его увидели. Вокруг крепости шастал, высматривал чего-то. Мы пару раз стрельнули. Из эрболета…

— Арбалета, дубина.

— Вот-вот. А он давай в ворота барабанить. Хочу, кричит, с господином вашим поговорить по важному делу. Ну, мы, понятно, ему… — Длинный покачал увесистым кулаком. — Мы ж думали, он у вас деньги клянчить будет.

Я сделал знак, бродягу подвели ближе, и я удивился: глаза у него были смеющиеся, бесстрашные, а на лице сквозь разводы грязи и крови угадывалось некое подобие улыбки. Было похоже, что дрожит он не от страха, а от какой-то ему одному ведомой радости и собирается поделиться этой радостью со мной.

— По-антарски говоришь? — спросил я. Он с готовностью кивнул. — Я слушаю тебя.

Антарский — язык юго-запада, его не знает в Даугтере никто, кроме меня. Мальчишка заговорил, и я удивился еще раз. Это был не просто антарский, это был гэриг — изобретение столичной аристократии, вычурный жаргон королевского двора. Сам король Йорум, дожив до старости, так и не смог постичь до конца всех его тонкостей, за что и получил прозвище Косноязычный. Бродяга же был в гэриге, как рыба в воде.

— Где ты научился этому мерзкому языку, малыш? — сказал я. — Только не рассказывай, что ты сбежавший из дому сын благородных родителей. Мне не нравятся такие истории.

Мальчишка, немедленно перейдя на общеупотребительный антарский, охотно поведал, что не учился нигде. Он может говорить на любом языке, это у него с детства. Стоит немного сосредоточиться, и слова сами собой начинают звучать в голове.

— Раньше я думал, что так и должно быть. А потом оказалось, что у других этого нет… Вам неприятен гэриг, я не знал, извините.

— Продолжай, я слушаю. Можешь на гэриге, мне все равно.

Он снова кивнул и начал рассказывать, улыбаясь и блестя глазами, что его зовут мастер Перегрин и что он долго странствовал, отыскивая некий чудесный замок. Западные равнины исходил вдоль и поперек. И вот, здесь, на краю земли, почти утратив надежду, он неожиданно увидел…

Мальчишка будто нарочно выбирал замысловатые поэтические обороты. Морщась от напряжения, я слушал что-то про чистый снег, низкие тучи, белый лист равнины и вожделенный его замок, такой ошеломляюще прекрасный, возникший на границе ослепительного снега и небесной мглы. И выходило так, что замок этот и Даугтер, мой убогий острог — суть одно и то же, хотя и не совсем.

В общем, все было ясно, как день — шпион пытался изобразить сумасшедшего и делал это не слишком умело. Никакого безумия в его неуместной радости не чувствовалось, речь была связной, хоть и нелепой, и несомненно, продуманной заранее. Я послушал еще немного о том, как мне повезло с местожительством, затем сгреб бродягу за остатки кафтана на груди и, глядя прямо в синие лучистые глаза, спросил глухо: