Сергей Смирнов: Дети выживших

Был лишь один способ помочь несчастным. Не всем, и даже не большинству. И даже не многим.

Только тем, кто рядом. Быть может, всего десятку людей. Или даже двоим. Нет, хотя бы одному.

Иногда это бывает важнее забот о Вселенной.

Иногда только это и спасает Вселенную — помощь больному старику или голодному ребенку.

Он повернулся на юго-восток; там собирались черные тучи, окутывая снежные пики Туманных гор.

— Брат! — крикнул он.

Его крик покатился по земле, пригибая деревья, отражаясь от склонов, и уже раскатами грома докатился до туч над горами. Там, в иссиня-темном клубке, расползавшемся по ущельям и пропастям, сверкнуло ослепительное Древо Аххуама; изломанные ветви проросли сквозь тучи и погасли.

Тучи заклубились, и появился Намухха. Он стоял на вершине и прикусив губу смотрел на брата.

— Брат, — повторил Аххуман вполголоса, боясь потревожить живое, — я хочу вернуться к людям.

— А разве ты не возвращаешься? — заметил Намухха. Он повернулся боком, сунул свой громадный извилистый меч, побуревший от засохшей крови, прямо в чрево грозы. Вновь взметнулось Древо, ударив ветвями в утесы. Зашевелились снежные шапки.

Намухха подержал меч в тучах, потом вынул его — новый и сияющий, очищенный молнией, отмытый грозой. Полюбовался его сверканьем и сунул в ножны. Вновь повернулся к Аххуману.

— Настало твое время, — сказал он. — И ты возвращаешься. К родным пепелищам…

Он хохотнул.

— Нет, брат, — спокойно ответил Аххуман. — Я совсем другое имею в виду. Ты ведь понимаешь меня?.. Наш корабль зашатался. Люди истребляют друг друга с невиданной жестокостью. Кажется, еще чуть-чуть — и на земле останутся лишь жалкие кучки дикарей, которые будут бродить по лесам в поисках корма, забыв обо всем, что было.

— А развалины городов заметут пески… — продолжил Намухха. И деланно вздохнул. — Все это уже было, брат. Что в этом нового?

— Наш корабль… Земля. Разве ты не чувствуешь качки?..

Намухха склонил голову, послушал.

— И это бывало, — наконец сказал он. — То, что внизу, под слоем земли и воды, — оно еще не остыло. Горы тряслись и раньше, и земля уходила из-под ног.

— Из-под наших ног? Из-под наших с тобой, брат?..

Снисходительная усмешка пропала с темного лица Намуххи. Он поднял голову. Тучи, приподнявшись, тяжело поползли к югу, оставляя рваные клочья на мокрых гребнях хребтов.

Намухха облизнул внезапно пересохшие губы.

— Что-то я не пойму тебя, брат…

— Или не хочешь понять?

Они обменялись долгим взглядом, и Намухха сделал шаг назад:

— Ты хочешь вернуться на землю?

— Да.

— Вселиться в слабое человеческое тело?

Аххуман глубоко вздохнул:

— В мертвое тело, брат. Мы не можем вселяться в живых.

— Это ты не можешь! — торопливо перебил Намухха. — А я — могу!

Аххуман медленно взмахнул рукой. Взглянул в небо:

— Это уже не так важно.

— И ты, созидатель, будешь сражаться? — спросил Намухха. — Возьмешь в руки меч и пращу и бросишься в человеческий муравейник?

— Ты знаешь, — кивнул Аххуман. — Значит, ты согласен.

— Я еще не решил.

— Это тоже неважно. Мы возвращаемся к людям. Прощай, брат.

Он уже повернулся спиной и сделал шаг, когда сзади донесся хриплый смех, похожий на клекот.

— А будет смешно, если мы встретимся там, внизу, в поединке! Давно же мы не мерялись силой, как в детстве, Строитель! — крикнул Намухха.

— Очень давно, — кивнул Аххуман.

Пронзительно голубое небо. Лед, снег, черные обнаженные скалы.

Через перевал, узкой тропой, пробитой среди вечных снегов, движется маленький караван.

На первом верблюде, нахохлившись, сидит проводник. На нем громадная шапка из цельных заячьих шкурок, стеганый кафтан с высоким стоячим воротником, на ногах — теплые меховые сапоги. В прорехи кафтана видна толстая шерстяная рубашка, на поясе — маленький кривой кинжал. Темное лицо повязано платком — оставлена только узкая щель для глаз.

Белое безмолвие нарушает шорох.

Проводник поворачивает голову.

Звук доносится с белого покатого пригорка недалеко от тропы. Под слоем льда, припорошенного снегом, что-то происходит.

Солнце слепит. Верблюд опускается на колени, проводник съезжает на белый наст.

Скрипит искрящийся снег. Проводник медленно идет к пригорку. Наклоняется. Сметает рукавицей снежную пыль.

Издалека, из глубины зеленого льда на него смотрят чьи-то глаза. Человеческие глаза. Живые.

Проводник отшатывается, кричит, машет руками. Караванщики спешат к нему.