Роберта Джеллис - Бык из моря

— Даже у бога хватит здравого смысла сбежать! — возгласил он под конец.

Ариадна все еще смеялась, когда он исчез. Она была совершенно уверена: он вернется, как только сможет.

На следующее утро, однако, ее разбудило бешеное звяканье колокольчика у врат святилища. Тусклый свет сочился сквозь нишу окна. Было утро — но слишком раннее даже для Ариадны. Однако она сразу проснулась. Колокольчик зазвенел вновь. Ариадна не была целительницей и представить себе не могла, какое срочное дело может найтись для жриц Диониса в середине зимы, но все же она поднялась и торопливо набросила теплое платье. В этом трезвоне было что-то, от чего ее сердце едва не выпрыгнуло из груди.

Высокий, истерически дрожащий голос выкрикивал ее имя — и принадлежал этот голос Федре. Какое-то несчастье поразило Кносс. Несчастье. Ариадне вспомнились собственные вчерашние размышления — о том, что Пасифае пора освободиться от бремени. Она побежала навстречу Федре.

— Я не могу, не могу!.. — Федра с воплем кинулась в объятия Ариадны. — Это кошмар!.. Я не могу этого делать. Ты должна мне помочь!

— Разумеется, помогу, — успокаивающе проговорила Ариадна. — Только сначала скажи, чего ты не можешь.

— Не могу заботиться об этом. Мать не имела никакого права рожать чудовище — и перекладывать на меня заботу о нем!

Ариадна похолодела. Губы ее стыли, но она заставила их двигаться.

— Дитя родилось?

— Дитя?.. — эхом откликнулась Федра и содрогнулась. — Я не знаю, что это. Идем. Ты должна пойти. Она уже страшно злится на меня, потому что оно кричит, а я не могу прикоснуться к нему. Не могу! А служанки сбежали. Идем. Ты должна пойти!

Никому она ничего не должна. Ариадна предупреждала Пасифаю, что нужно вытравить плод; за последствия царицынова отказа она не в ответе. Она отреклась от семьи и могла с чистой совестью сказать, что кровные узы более не связывают ее. Однако все не так просто. Царица родила то, что вложил в ее утробу бог. А Ариадна всю свою жизнь — за исключением последних девяти месяцев — заботилась о Федре. И кроме всего — Федра не забывала о ней. Она приходила в храм, рассказывала новости, сплетничала, шутила. Если Пасифая зла на Федру — девочка обречена на страдания. Ариадна не могла предать Федру ярости матери.

— Идем. Ты должна пойти, — все повторяла Федра. Ариадна сдалась и, выйдя вместе с Федрой за ворота, спустилась с горы. Она так устала от неприязни к матери, что в горле у нее застрял ком и она не могла заставить себя задать хоть один вопрос. Федра тоже молчала, только один раз пробормотав себе под нос:

— Ну почему бы ему не умереть тихо? — И Ариадна вспомнила, как сестра сказала: «Оно кричит».

Тонкий плач был слышен уже на лестнице, что вела на второй этаж. У Ариадны дрогнуло сердце. Крик был надрывный, дитя пищало из последних сил — словно его долго не обихаживали. Федра выпустила ее руку — и Ариадна помчалась бегом.

На пороге она застыла. В комнате воняло. Колыбель качнулась, и усталый плач, затихший было, начался вновь. Ариадна, сжав зубы, сделала несколько быстрых шагов и заглянула колыбель. Дитя было голеньким, лежало на животе, и на первый взгляд в нем — если не считать вони — не было ничего такого уж страшного. Правда, головку и плечи его — до лопаток — покрывала густая черная грива, но у него было две руки и две ноги и по пять пальчиков на каждой из них.

Колыбель выглядела куда страшнее, чем эта спутанная гривка, да и слишком холодно было, чтобы оставлять младенца не только мокрым, но еще и голым. Ариадна вытянула пеленку из кучи на стенной полке, набросила ее на спину младенцу, подняла его — и перевернула. И едва не подавилась сдавленным вскриком, судорожно сжав руки, чтобы не уронить ребенка.

Вся нижняя часть лица была черной, из нее выдавалось широкое рыло, в котором в такт дыханию малыша трепетали две дырки — ноздри, а под ним в крике раскрылась щель безгубого рта. Подбородок почти отсутствовал. Глаза были большие, чуть навыкате и расставлены слишком широко, зато их обрамляли длинные густые изогнутые ресницы — и эта красота выглядела куда большим кошмаром, чем все остальное уродство. Лоб в палец шириной отделял глаза от густой черной поросли, что сбегала дальше по спинке младенца, а над самым лбом под волосами выступали два бугорка.

Ариадна смотрела, не в силах отвести глаз, — и с удивлением думала, что ужасное личико знакомо ей, что она уже видела его прежде, и тогда оно вовсе не пугало ее. А потом она вспомнила, где видела его, — и пошатнулась, придя в смятение. Ариадна поняла, что сделал Посейдон, — и внутренне взмолилась о помощи, и слезы жалости и отвращения покатились по ее щекам.