Дмитрий Воронин - Гавань Семи Ветров

— Вы, безусловно, правы, уважаемый, — протянул он, стараясь подстраиваться под манеру речи собеседника. — А поскольку несогласие приглашаемого оказать честь приглашающему своим прибытием является в немалой степени оскорблением для проявляющего гостеприимство, то, несомненно, лучшим способом избежать неуместных оскорблений, могущих повлечь за собою…

Этот бред сивой кобылы лился плавно, без повторов, хотя где-то в первой трети фразы Денис уже полностью утратил над ней контроль и начисто забыл, что собирался сказать. Оставалось только надеяться, что где-нибудь ближе к концу тирады мысль выкристаллизуется сама. А тюремщик слушал эту ахинею открыв рот и чуть ли не пуская слюни от удовольствия. По всей видимости, среди этих стен было не слишком много мастеров изящной словесности.

— … и мое нахождение здесь в столь плачевном виде должно со всей определенностью означать, что у его светлости были все основания полагать, что с моей стороны был возможен совершенно недопустимый…

Челюсть тюремщика отвисала все больше и больше, глаза начинали подергиваться поволокой. Денис подумал, что еще немного, и дохляк окончательно впадет в ступор. Впрочем, сам он к этому времени уже выдохся, да и язык, похоже, намеревался объявить забастовку, намертво присохнув к нёбу.

— … а потому я готов лишь склонить голову пред беспредельной мудростью его светлости.

Денис с облегчением перевел дух, с удовольствием наблюдая, как на лицо тюремщика постепенно возвращается осмысленное выражение.

— Я вижу, — несколько неуверенно начал тот, — что и вам знакома речь благородного сословия, что отличается от грубого мужицкого говора, как песнь соловья от кваканья лягушки. Ибо думал я, что предо мною не более чем мужлан, единственною ипостасью которого является лишь махать железом.

Жаров вздохнул. Мысленно — так, чтобы собеседник этого не заметил. Что ж, передышка была мала, но и то хорошо.

— Увы, друг мой… — Назвать тюремщика другом было по меньшей мере глупо, но «высокий штиль» того требовал. — Увы, умение владеть презренным металлом всегда было мне чуждо, ибо истинное величие лишь в полете мысли, в умении осознать свою причастность к прекрасному…

Разумеется, Жаров понимал, что несет чушь. И к тому же «презренный металл» вроде бы всегда был синонимом золота… или это только в его родном мире? Вполне возможно… да и не так уж важно. Главное, что тюремщик воспринял данную идиому как должное.

Разговор тек плавно, тюремщик, назвавшийся Игнасиусом Курфом, откровенно наслаждался велеречивым собеседником, именовал его теперь не иначе, как «уважаемый», и даже позволил тому глотнуть воды из небольшой глиняной плошки, чем еще больше расположил к себе Жарова. Тот и впрямь был готов видеть в тщедушном человечке родственную душу — по крайней мере до тех пор, пока этот уродец сидит здесь и болтает, остается возможность выудить из него что-нибудь действительно полезное. Вопрос только в том, как отделить зерна от плевел, как извлечь крупицы нужной информации из вороха цветистых оборотов и витиеватых сравнений.

— … не всегда был отягощен сиим неблагодарным занятием, ибо вы, уважаемый, понимаете, что должность главного смотрителя баронских тюрем отнюдь не то место, где можно во всем блеске проявить незаурядные способности. А ведь было время, когда в моем ведении была несравненная библиотека замка Флур. И скажу я вам, уважаемый, что многие благородные дома могли бы гордиться и втрое меньшим собранием уникальных рукописей и редчайших инкунабул. Однако же жизнь, по воле Светлой Эрнис, совершает иногда странные повороты, повергая возвышенные души в темные пучины…

— И это великой жалости достойно! — вставил Денис вычитанную где-то фразу. Она оказалась очень даже к месту.

— Увы, в недобрый час задушил один из узников, не осознающий необходимости смирения и послушания, моего предшественника на этом скромном посту, — горестно покачивая головой, сообщил Игнасиус.

Денис подумал, что если предшественник библиотекаря был хотя бы вполовину столь же многословен, то лично он душой и телом солидарен с упомянутым душителем. Что ж, теперь надо что-то сказать… поддержать разговор.

— Мне горько осознавать, что все великолепие библиотеки замка Флур навеки останется недосягаемым для меня, — патетически проворковал Денис, одновременно мечтая оказаться подальше и от замка, и от библиотеки, и от ее хранителя вкупе с хозяином. — Думается мне, что и сам этот замок есть величайшее творение искусства, ибо вижу я, что кладка стен этих несет на себе печать великого мастерства…