Мария Сакович - Сказки Мшанского леса

Я спала, как всегда, крепко. Во сне я видела, что лечу над какими-то потрясающими горами и равнинами, исполненными удивительных красок, которые никогда не увидеть в жизни. Крылья мои, полные ветра, отливали сталью — еще бы, ведь я не ангел, чтобы взмахивать белоснежными перьями! — но скорость потрясала, а легкость полета заставляла задуматься о необходимости возвращения на грешную землю. Внезапно что-то мелькнуло прямо перед глазами, я попыталась остановиться на полной скорости, но получилось плохо, слишком велико было сопротивление воздуха, и я в высоте столкнулась с каким-то легким и небольшим телом. Однако силы столкновения вполне хватило, чтобы мы вместе с виновником происшествия начали медленно планировать вниз и наконец очутились на берегу заводи, которая образовалась невдалеке от потрясающего водопада как естественный бассейн. Я сложила крылья за спиной — к слову сказать, выглядела я точь-в-точь как кречет, поежилась — от водопада даже сюда долетало облачко мельчайших брызг — и оглянулась на того, по чьей вине мне пришлось прервать этот удивительный полет. Это была маленькая птичка неизвестной мне породы, по глазам которой я догадалась, что птицей, равно как и я, существо не является. Очередная человеческая душа, принявшая на время удобный для полета во сне и наяву облик.

— Спишь? — спросила я.

— Нет, — прощебетала птичка, поправляя выбившиеся перышки.

Я удивилась:

— А что тогда?

— Умерла я, — беззаботно откликнулась пичужка, переступая маленькими лапками на мокром камне, словно боясь соскользнуть в воду.

— Как это? — я обескураженно уставилась на птичку. Первый раз за тысячи полетов я встретила не спящую душу, а — страшно подумать! — мертвую. Я догадывалась, что души мертвых иногда обретают тело, чтобы вершить какие-то свои, недоступные нашему понимаю дела, но в первый раз сподобилась личной встречи, и хотела понять, почему именно в моем сне произошло это невероятное почти событие.

— Я ребенок, девочка. Погибла в теракте, недавно совсем. Нас таких много по свету летает.

— Господи… — прошептала я, отступая от птички. Ужас охватил меня. Говорят, если встретишь во сне покойника, то это ведет к неприятностям. К каким же неприятностям должна привести встреча с невинно загубленной террористами душой? Но сквозь волны эгоизма и продиктованное инстинктом желание улететь отсюда за тридевять земель незаметно просочилась жалость и сочувствие… явно эта девочка — судя по размерам данного на время тела — была совсем маленькой, ничего на свете не видела и уже, скорее всего, никогда не увидит. Никогда ей не пройти по брусчатке Красной Площади, не увидеть «Лебединое озеро» в Большом театре, не отдаться воле волн в Черном море, не подставить лицо ветру с Финского залива на Стрелке Васильевского острова… Никогда больше этому существу не улыбнется летним утром мама, не задует она 15 свечей на очередном деньрожденьском торте, не получит заветную валентинку от того первого мальчика, который станет для нее самым прекрасным рыцарем на долгие годы… И несмотря на то, что птицы не умеют плакать, мое соколиное тело таки родило маленькую, почти незаметную слезу от переполнявшей сердце мучительной боли — ведь ничем помочь ей я не могу…

А птичка беззаботно грызла коготок на крошечной лапке. Я тихо спросила ее:

— Тебе было очень больно?

— Нет, — казалось, птичка даже рассмеялась, — я и не почувствовала ничего. Не успела. Повезло, кстати, потому что тем, кто пришел после нас, было очень тяжело. Переход они восприняли как облегчение.

— А ты скучаешь по маме? — задала я самый больной вопрос.

— Нет, я каждую ночь к ней прихожу, разговариваю с ней. Во сне, конечно. Только очень уж мне ее жалко, плачет она все время. Но это пройдет, скоро у меня появится маленький братик, он поможет ей утешиться.

Я не знала, о чем можно еще говорить с ней, какие вопросы задавать. Вся безмерность произошедшей трагедии встала передо мной, и вся ненужность задаваемых мною вопросов отчетливо осозналась. Как я могу понять эту грань между жизнью и смертью? Вот она, маленькая жертва взрослых разногласий — стоит передо мной, и ей абсолютно все равно, почему и за что она умерла. Она почти ничем, кроме размера, не отличается от меня — а ведь я жива и сейчас мирно сплю в своей кровати. И утром я проснусь и буду снова ждать вечной любви, дружбы и счастья — а она уже не проснется никогда, потому что тело ее засыпано землей, а душа… а душа парит в виде маленькой птички в чужих снах, между жизнью и смертью…