Рэй Карсон - Книга шипов и огня

— Что вы имеете в виду?

— Практически все эти плитки были расписаны собственноручно мастерицей Джакомой. Ее отец владел фабрикой по производству плиток. С тех пор, как она сделала первый шаг, ее главным развлечением стало рисование на плитках, которые делал отец. — Заметив, что я в замешательстве, он добавляет: — Она была носителем Божественного камня, ваше величество.

С моих губ срывается вздох удивления. Я знала это. Каким-то образом знала.

— Она умерла, когда была примерно в вашем возрасте. Ей было почти семнадцать. Письменные источники указывают, что она не завершила своего Служения. Но она успела разрисовать больше двух тысяч плиток этими несносными желтыми цветами. Художники поколениями копировали орнамент. Вы можете встретить его во всех замках и монастырях в Джойе Д‘Арена. К сожалению, единственные, кто помнит о ней, это несколько священников и художников, которых можно пересчитать по пальцам.

— Мастерица Джакома, — повторяю я задумчиво. — Носитель.

Священник наклоняется ко мне поближе и смотрит на меня круглыми черными глазами.

— Вы помните, как я показывал вам этот пассаж в «Откровении»?

— Я помню.

— У меня есть теория. Вы замечали, как сначала текст говорит о каком-то конкретном носителе, а потом как будто меняет тон? И эти слова начинают относиться ко всем Носителям вообще?

Я киваю, вспоминая, как ночами просиживала над копией «Откровения», которую мне дал отец Алентин, и думала, являюсь ли я тем единственным носителем, кто предстанет перед вражескими вратами?

— Так вот, я подумал — что, если мы неправильно понимали его? Что, если это относится ко всем Носителям сразу и к каждому в отдельности? Что, если акт Служения един для всех и каждый Носитель в свое время вносит свой вклад?

— Что вы хотите сказать?

Он трясет головой.

— Не знаю, — отвечает он устало. — Не знаю, что я говорю. Это была просто вспышка, идея. Мне кажется, что здесь есть что-то большее, и я просто перебираю варианты.

— Я подумаю над вашими словами. Спасибо, отец Никандро. Возможно, у меня появятся еще вопросы.

— Конечно-конечно. Я очень рад, что вы вернулись и снова в безопасности, моя королева.

Я предпочитаю не говорить ему, что вовсе не чувствую себя в безопасности.

На следующее утро Алехандро приказывает запечатать ворота, лишая остающихся беженцев возможности укрыться. Это необходимо сделать. Капитан Гектора докладывает о клубах пыли на востоке, а значит, армия на подходе. Но мое сердце болит за тех, кто остался вне городских стен.

Добрую часть дня я провожу в атриуме в своей комнате, рассматривая плитки. Это явно какое-то послание. Я уверена. Я изучаю цвет и форму цветков, провожу пальцами по лепесткам. Я ощущаю какое-то родство с древним художником. С другой девочкой, такой же, как я. «Джакома, что ты пытаешься мне сказать?» Она не отвечает, конечно, но Бог согревает мой живот, как будто я обращаюсь к нему. Но мне надо больше, чем просто тепло от него, если мы собираемся выиграть войну.

Я все еще сижу в атриуме, когда раздается крик сверху. Быстрый топот ног в коридоре, крики паники доносятся через балкон. Потом монастырские колокола бьют медленный, глубоко проникающий набат.

Я оставляю Розарио на попечение Химены и бегу из своих покоев. Алехандро уже в коридоре. Увидев меня, он хватает меня за руку и тянет вниз по лестнице, через кухни, в конюшню.

При виде огромной головы коня, нависающей над дверцей стойла, я каменею.

— Алехандро, — почти пищу я. — Я не умею ездить верхом.

Он хмурится.

— Только до стены и обратно.

Конюшие уже седлают большого серого жеребца.

— Пешком будет слишком долго, — настаивает супруг.

— Я провожу ее. — Я вздрагиваю от звука голоса лорда Гектора. — Вы нужны вашей армии, сир, — продолжает гвардеец. — Я сопровожу вашу супругу к стене. Мы скоро присоединимся к вам.

Алехандро кивает, взлетает на коня и уносится с топотом.

Улицы полны людьми, желающими увидеть врага. Лорд Гектор и я пробираемся вдоль зданий сквозь толпы паникующих горожан и наконец добираемся до наспех возведенных вдоль внутренней стены лесов. По множеству шатких лестниц я карабкаюсь за Гектором на самый верх. Там ветер немедленно начинает трепать мне волосы, а песок попадает в глаза. Я вдыхаю запах сухой пустынной чистоты, и тоска по моим бунтарям колет мне сердце.

Движение внизу привлекает мой взгляд. Линии кавалерии тянутся в обе стороны, насколько хватает глаз, в лучах вечернего солнца блестит от пота кожа, обсидиановые наконечники стрел, сияет белая краска на лицах.