Джуд: Драко Малфой и Невозможное счастье

С радостью извещаем, что Вы приняты в Школу колдовства и ведьминских искусств «Хогвартс». Список необходимой литературы и принадлежностей прилагается.

Начало занятий — 1 сентября. Ожидаем ответную сову не позднее 15 августа.

Искренне ваша, Гермиона Грейнджер, заместитель директора.

Волшебная тюрьма Азкабан известна тем, что из нее невозможно сбежать, что попавшие туда скорее всего никогда оттуда не выйдут и что это самое страшное место в колдовском мире. Сюда привозят опасных магов-преступников не только Великобритании. Вышедший отсюда никогда не забудет этого места и постарается сделать все, чтобы не попасть сюда вновь. Тюрьма Азкабан — это мрачный замок на голом островке посреди Северного моря, но не стены и даже не море стерегут узников и не дают им сбежать.

Узников Азкабана стерегут дементоры — самые страшные существа волшебного мира, бессмертные демоны, высасывающие из человека все хорошие воспоминания и чувства. Бесконечная бездна отчаяния — вот что ждет узников.

Но к одной камере в тюрьме дементоры не приближались.

Там сидел человек, чьи длинные светлые волосы когда-то были прекрасны и ухожены, а теперь свалялись в жесткий неприглядный колтун. Он почти не двигался, лишь изредка принимался ходить по камере взад-вперед, и очень мало ел — даже не доедал свою ежедневную порцию, а они в Азкабане были крайне скудны.

И с губ его никогда не сходила улыбка.

И была она такой, что ни один дементор не пытался коснуться воспоминаний узника по имени Люциус Малфой.

Потому что существует такая бездна отчаяния, которая страшна даже дементору.

Диагон-аллею заливали лучи послеполуденного августовского солнца, словно ножами рассекая воздух магазина мадам Малкин, плотный от вечной одежной пыли. Дадли Дурсль, одышливо пыхтя — все-таки, он был уже далеко не юн, да и вес давал о себе знать, — шагнул на порог, переменился в лице и едва не упал.

— Не пойду я туда, — буркнул он. Глаза его жены Элизабет Дурсль опасно сузились.

— Дадли, — она говорила очень тихо, но муж немедленно съежился, словно она гремела на всю улицу, — ты мне обещал!

— Лиззи, дорогая…

— Тогда ты останешься тут, на улице!

Кажется, эта перспектива напугала Дадли еще больше — он затравленно шарил глазами по витринам окрестных магазинов, словно ожидал, что оттуда вот-вот полезут чудовища.

— Мама, — мальчик одиннадцати лет, что стоял рядом, черноволосый и лохматый, с серыми глазами, тронул Элизабет за рукав. — Я сам справлюсь.

— Мое солнышко, — она присела рядом и чмокнула сына в щеку. — Иди, милый, конечно.

Гарри покраснел — он ужасно не любил, когда мама начинала сюсюкать, — отвернулся и вошел в магазин одежды один. Супруги Дурсль остались на улице.

Родители Дадли были невероятно рады, когда их племянник, Гарри Поттер, наконец-то покинул дом номер 4 по Прайвет Драйв в городке Литтл Уикинг. Сам Дадли немного поскучал — в конце концов, долгое время Гарри был его любимым развлечением, — но вскоре и думать забыл.

С Элизабет он познакомился в спортзале — туда его загнала мать, заявив, что если он и дальше продолжит расплываться, как тесто из квашни, то оставит ее без внуков.

Сероглазая милашка окрутила Дадли в мгновение ока. Возможно, он ей и правда понравился, или приглянулось то, что его отец был владельцем весьма преуспевающей компании. А может, просто нравилось командовать — что она весьма удачно и делала все годы их брака.

У них было три дочери и один сын — последняя попытка, удачная, по мнению Элизабет, и полный провал, как считал Дадли. Когда он увидел маленького Гарольда — имя придумала Элизабет, заявив, что так звали ее любимого деда, — он едва не потерял сознание.

Его сын был точной копией своего двоюродного дяди. Только глаза не зеленые, а серые, как у матери.

Одиннадцать лет Дадли молился. А когда на одиннадцатый день рождения Гарольда (он никогда не звал сына Гарри) Элизабет, крича от радости и размахивая распечатанным письмом, ворвалась в столовую, где Дадли завтракал, он понял, что Бога нет. Или Ему почему-то очень и очень не нравится Дадли Дурсль.

Дадли любил свою жену и во всем ее слушался. И как не противна была мысль, что его родной сын — волшебник, что он мог сделать, когда Элизабет смотрела на него яростными серыми глазами? Или когда нежно улыбалась и ворковала: «Ну, Дадлик, ну, милый…»?

— Я ненавижу все это, — пробурчал он, стараясь не смотреть на стайку девочек в длинных нелепых плащах.