Станислав Романов - Больше, чем игра

— Ничего.

— Как? Совсем ничего?

— Ничего по существу. — Дворжецкий тяжело опустился на другой табурет, возле окна. — Ему бы все в шашечки играть.

Воронин ничего не сказал, только покивал — да, мол…

Дворжецкий взял с подоконника пачку Беломора, выковырнул одну папиросу, обстучал, размял, продул, закурил и только после всех этих манипуляций спросил:

— Ну, говори, зачем пришел?

— Егор Трубников, — сказал Воронин, — наш новоиспеченный принц Мерлин — пропал.

Дворжецкий поперхнулся дымом, закашлялся, загасил — к радости некурящего Воронина — только что раскуренную папиросу и вопросительно просипел:

— Как пропал? Куда?

Воронин пожал плечами.

— Не знаю. Но у меня есть одна догадка…

— Минамото? — быстро предположил Дворжецкий..

— Нет, — Воронин покачал головой, — не Минамото.

И он поведал Дворжецкому о том, как нынче днем проник в квартиру Егора, и о том, что увидел у Егора на столе, а под конец поделился своей догадкой насчет эмберского козыря.

— Значит, на столе у Егора лежали бумага, тушь и перо? — задумчиво переспросил Дворжецкий. — А краски там были?

— Нет, — помотал головой Воронин, но не слишком уверенно. — Не было, кажется…

— Карты должны быть цветными, — весомо сказал Дворжецкий. — Вспомни Девять принцев Эмбера, эпизод, где Корвин рассматривает колоду, принадлежащую Флоре, — там описывались цвета одежд, волос и глаз.

— А по-моему, картам необязательно иметь цветной рисунок, — возразил Воронин. — Вспомни те же Девять принцев, как Дворкин нацарапал на стене темницы пейзаж с изображением маяка в Кабре, и Корвин воспользовался этим рисунком как картой.

— Да, верно, — признал Дворжецкий. — Ну, допустим, Егор действительно сумел нарисовать эмберский козырь и воспользовался им… От меня-то ты чего хочешь?

— Я, когда начал размышлять обо всех этих магических картах, вспомнл, что ты, пытаясь создать свои собственные козыри, некоторое время посвятил практике с колодой Таро. Может, попробуешь раскинуть картишки на Егора — вдруг выйдет чего-нибудь интересное…

— Ты сам до этого додумался?

— А что?

— Да так, ничего.

Дворжецкий посмотрел на Воронина долгим пристальным взглядом, потом поднялся и вышел из кухни. Вернулся он с картами, плотно прикрыл за собой дверь, обрубив доносящиеся из одной комнаты звуки работающего телевизора и вопли магнитофона — из другой. Сел за стол, достал голоду из футляра, отделил Младшие Арканы от Старших и отложил их в сторону, надолго замер с открытыми глазами, глядя в одну точку.

Воронин не проронил ни слова — вмешиваться было нельзя.

Дворжецкий медленно и тщательно — вдумчиво — перетасовал Старшие Арканы и принялся выкладывать их на стол рубашкой кверху, снимая по одной карте с верха колоды.

— Кельтский крест, — произнес он странным, не-своим голосом.

Он положил одну карту, на нее и поперек — еще одну, затем крестом вокруг них — еще четыре карты и еще четыре — справа от креста, снизу вверх вертикально.

— Крест и посох.

Оставшиеся карты Дворжецкий отложил к Младшим Арканам, глубоко вздохнул, посмотрел на Воронина и сказал:

— Ну что же, давай посмотрим, что вышло.

Воронин молча кивнул, и затаил дыхание, словно перед прыжком в омут.

— Прошлое, — сказал Дворжецкий и перевернул картинкой вверх карту, лежавшую в основании креста.

Воронин вздрогнул, холодок пробежал по его спине, и он почувствовал, как мелкие волоски на коже топорщатся и встают дыбом.

На карте был изображен гнусно ухмыляющийся скелет с выщербленной косой в костлявых лапах; он шагал и скашивал, словно траву, нагие беззащитные человеческие тела, резал их на куски.

— Смерть, — сказал Дворжецкий хрипло, прокашлялся и продолжил комментарий: — Вообще-то, Смерть необязательно означает чью-то смерть буквально, чаще это просто окончание какого-то определенного этапа в жизни и начало нового, а также связанные с этим потери. Еще означает возможность оказаться в новой реальности. И… — Дворжецкий сделал паузу, — завершение знакомства или дружбы.

— Все верно, — тихо проговорил Воронин. — И перемены в жизни, и конец дружбы, и даже смерть.

— Надежды и опасения, — сказал Дворжецкий и открыл карту в посохе, вторую сверху. Ею оказалась перевернутая Звезда.

— Упрямство и нежелание меняться, — пояснил Дворжецкий. — Возможности неиспользованные и потерянные. Но еще — стремление достичь творческого состояния.

— Насчет упрямства — понятно, — сказал Воронин. — Все остальное — слишком туманно.