Ольга Погожева - Я стану твоим врагом

— Ведьма, проклятая ведьма!!! Это её рук дело, Януш! Это она… шлюха, паршивая шлюха!

Януш вздрогнул, отпуская генерала. Всегда державшего себя в руках, прекрасно владевшего собственными эмоциями и не допускавшего ни единого бранного слова в своем присутствии герцога словно подменили. Болезнь стирает все мыслимые и немыслимые границы, похищает надежду, сжигает веру — уничтожает всё, что есть светлого в человеке. Он прекрасно это знал, видел каждый раз, когда тяжело больной умирал у него на руках — но совершенно не хотел слушать всё это сейчас.

Герцог уже почти выбрался из-под вороха пропитавшихся его болезненным потом покрывал, когда Януш смочил тряпицу в растворе, поднося её к носу друга. Ликонт вдохнул, раз, другой, попытался отпихнуть доктора и не смог, бессильно падая на подушки.

— Я найду её… слышишь?! — невнятно продолжал Нестор, борясь с дурманом, то закрывая, то открывая потемневшие глаза. — Я найду её! Сейчас же! Ты!!! Ты… моя рука…

— Я знаю, — мягко проговорил Януш, вытирая липкий пот с побледневшего лба герцога, — я всё знаю. Спи, тебе надо набраться сил.

— Моя рука… сволочь… грязная сволочь… моя… рука… моя… Марион…

— Тебе нельзя волноваться, — Януш протер влажной тряпицей пересохшие губы друга, влил несколько капель, — не сейчас. Отдохни.

Нестор застонал, тяжело, с надрывом, и Януш догадался, что означал этот стон: молодой генерал, уже падая в забытье, понял окончательно и бесповоротно, чего лишился. И этот стон, стон раненого зверя — как звон колокола, прощание, принятие и осознание — останется в его памяти на всю жизнь.

— Она заплатит… — прошептал Ликонт, уже не открывая глаз. — Всем, что… у неё есть… Больно… как же… больно…. Верь мне, Януш… эта ведьма… заплатит…

Лекарь присел рядом, положив ладони на изувеченную руку патрона. Друг медленно впадал в наркотический сон, продолжая неслышно шевелить губами, и Януш сосредоточился, пытаясь снять разбуженную резкими движениями боль.

— Я тебе верю, Нестор. Я тебе верю.

Таира прислонилась спиной к закрытым дверям, прикрыла глаза, пытаясь унять бьющееся в груди сердце. Разговор с матерью о грядущей свадьбе дался ей с трудом. Северина была как никогда лаконична и непреклонна; каждый момент церемонии проговаривался вновь и вновь, а во время перерывов императрица заводила разговор по душам о долге любой королевы — рождении наследника мужского пола.

— Пока ты не родишь сына, ты не вправе называться королевой, — жестко говорила Северина. — Это твой долг, Таира, и пока ты его не выполнишь, ты никто. За твоей спиной будут сплетничать придворные, народ Валлии не признает своей королевой, а муж в конце концов начнет презирать за то, что ты не в состоянии исполнить свою женскую роль в этой жизни. Не надо переживать, дочь. Я смогла, ты сможешь тоже, ничего сложного в этом нет. Это первое, о чем ты обязана позаботиться, ведь именно рождение общего наследника укрепит наш мир с Валлией.

— Вы уверены, мама, что валлийцы хотят мира? — тихо спрашивала Таира. — Когда я смотрю на них, мне кажется, будто их доспехи пропитаны кровью наших воинов, а оружие всегда наготове…

— Откуда такие мысли? Избавься от них, Таира! Не забивай себе голову, это не твоя забота. С рождением сына у тебя появится столько обязанностей, что у тебя не останется времени на подобную чепуху. Должно пройти время. Для решения этих проблем есть твой брат, император Таир, и твой будущий муж, король Андоим. Надеюсь, мир продлится достаточно долго, чтобы тебе не нужно было заниматься тем, что тебе не положено делать. А теперь повтори мне слова заключительной клятвы у алтаря…

Таира прижала ладони к вискам, шумно выдохнула, открывая глаза. Столик у окна — первое, куда падал её взгляд, как только она добиралась до опочивальни днем, и первое, на что она смотрела утром, едва проснувшись после наполненной ночными страхами ночи. Тайный возлюбленный исправно приносил розы все эти дни, что валлийцы гостили во дворце. Это была её тайна, её секрет, её загадка — проводить день в раздумьях, кто же мог пробираться в её покои и каким образом на столе появлялась красная роза. Как только мысли возвращались к одинокому цветку у окна, нотации матери чудесным образом переставали угнетать, шушуканье придворных за спиной становились тише, а солнце за окнами дворца светило ярче и радостнее. И вот — вечер, когда принц Андоим сделал ей предложение…

Принцесса не смогла бы объяснить, почему после того, как её будущий супруг признался, ей не стало легче. Быть может, оттого, что пропала интрига, исчезло воздушное ощущение чуда?