Татьяна Мудрая - Меч и его Король

Двое щеголей — один в головах, другой в ногах ложа — распростерли на нём нагую прелестницу и дотошно лорнируют ее тайные и явные места.

На соседнем гобелене то же самое проделывают две красавицы в аршинных париках — но с голым мужчиной, для вящей надежности растянутым между четырех кроватных столбиков, будто его собираются порвать лошадьми. Лишь один его горделиво подъятый член остался на свободе и торжествует.

И вот — совершенно иное зрелище. Женщина, стоя в сердцевине огромного цветка, подняла юбки так, что лицо оказалось закрытым, а ноги еле видны из-под полупрозрачной кисеи. Четко прорисовано лишь темное зияние лона, отчего-то взятого в неправдоподобном ракурсе: точно лодка, или мандорла, или уста, прорезанные вертикально. Из верхнего края приоткрытых уст ниспадает, грациозно изгибается над тьмою гибкий пест, над устами — жемчужина пупка, открытое и недреманное око. А вокруг — кольцо таких же орудий, но куда больше: сомкнутое голова к голове, ствол к стволу — защитить.

И тут Фрейя чувствует между своих ягодиц нечто восставшее из забвения и праха, нечто трепещущее, горячее, плотное и стройное — и в миниатюре совершенно подобное тем стройным радостям, что вотканы в переплетенья нитей.

— Какой крошечный, — шепчет Фрейя. — Может быть, и стоит нам почаще гостить в родонитовом кабинете — чтобы твоё главное королевское достояние хоть немного возросло в размерах…

Прибрежная полоса Готии, давно свободная от рутенских летунов и отданная по недавним соглашениям в лен Морскому Народу. Мелкая ровная галька, перемешанная с ракушками.

Старший Торригаль стоит в обнимку со Стелламарис и наблюдает за тем. как на мелководье женщины ба-нэсхин со смехом раскачивают — в одном ритме с мелкой прибрежной волной — нечто похожее на огромный цветок кувшинки или причудливую раковину. Внутри раковины спит смугленькое и белокурое дитя.

— Элинар, — называет Тор имя ребенка. — Всё-таки мальчишкой вызрел. Кто он — ба-инхсан или эльф из рода Майль-Дуйна? И кем была его мать — той самой дочерью сиды или ее дальним потомком? Знаешь, Стелла, я так думаю, никогда уж нам не избавиться от жребия, который мы себе выбрали, и ноши, которую на себя навьючили, — охранять и вскармливать эту диковидную Хельмутову породу.

— Можно подумать, тебя это так уж удручает, — смеется она.

И обнимает мужа изо всех сил.

Бывшему наследнику четырех вертдомских престолов и его неразлучному другу отведен целый коралловый чертог. Самый изящный как внутри, так и снаружи: шероховатости стен смягчены, заглажены, завешены циновками из водорослей, пол поверх широких досок из просоленного океаном дубового плавника покрыт ковром, в ворсе которого вполне сумеет поселиться колония лилипутов или пикси. Мебели, как принято у ба-нэсхин, почти что и нет, одни закругленные ниши в стенах, однако парням это как будто даже на руку. Они восторгаются и сложным переплетением циновок, и всевозможными валиками, набитыми той же морской травой, и посудой и столовыми приборами, с невероятным тщанием выточенными из раковин и рыбьей кости, и едва тронутым шлифовкой куском минерала, извлеченного из соленых недр. У любого ба-инхсана — своя собственная гордость и свой норов. Кто просто не любит «достояния мертвецов», как они называют поднятые с морского дна сокровища, кто тратит всё свободное время, доводя до немыслимого совершенства любую из своих поделок, а потом раздаривает их все друзьям, кто настолько богат, что может ворохами тащить в свою пещеру плоды вертдомского и рутенского мастерства — но вовсе ими не пользоваться. Только играть в них до поры, когда они могут понадобиться другому.

Вообще-то и немыслимо дорогой скондийский ковер, подарок бывшего владыки Кьяртана, — тоже такое привозное баловство. Оттого поверх него свалены всевозможные спортивные штучки, последнее увлечение Юлиана Рутенца. Предпоследнее и наиболее стойкое — поведение высокоразумных животных. Материалы тянут уже не на кандидатский, а на целый докторский диссер, но вот жалко: про Морских Скакунов в монографии не упомянешь. Хотя четко зная, что ищешь, можно договориться и с волками и кабанами, и с кошками и собаками, но особенно — с водными и сухопутными приматами.

Во все генетические игрушки Юлиан играет под благосклонным взглядом местных обитателей, которых с добродушной иронией прозвал колумбариями — ибо похоронили тут себя заживо, не то что езуисты-казуисты, вот те по всему миру шляются. Но какая роскошная у колумбанов могила, однако! Янтарные бухты, россыпи аметистов и оптических кварцев в скалах, целые глыбы малахита, яшмы, письменного шпата и мыльного камня на поверхности — море перемешивает слои, вымывает самое драгоценное на свет божий.