Надя Яр - Тень от башни

Кресла были удобные, дорогие. Герман позволил себе чуть расслабиться и немедленно ощутил, как адски устал. Это была телесная и душевная, целостная усталость. Мозг обрабатывал реки данных, полученных по слишком многим каналам, и постоянное напряжение истощало. Мультисенсорная маска долгосрочно ухудшала дело. Она слагала инфопотоки камер в мозаику цвета и звука, слишком тяжёлую, многоплановую даже для тренированной головы. Прибор был не предназначен для двадцати четырёх часов в сутки. Герман не мог расслабиться и во сне — перегруженная работой субличность-«вахтёр» держала прямую связь к органам чувств, отказывалась приглушить каналы. И — Надя. При всей её детскости было что-то в её словах, движениях души, жестах, позах, что держало Германа Граева в постоянной боеготовности. Code yellow. [21] Code yellow — «жёлтая тревога» (англ.) Она тревожила его. Заставляла атаковать.

— Герман? Тебе что, нехорошо?

Она стояла у стекла, глядела в молодую ночь. Не схваченные заколкой волосы обрамляли лицо. Герман хотел отозваться, покритиковать непатриотический выбор чтива, дать ей понять, что он здесь, рядом с ней, для неё — но не сумел найти слов. Беспрестанное напряжение стольких дней дорого ему стоило. Он и хотел произнести какие-то слова, но сильнейшая его часть, центр тяжести воли, не дал на это добро. Он экономил силы. Язык и губы не двигались, хотя были совсем легки.

Надя обернулась и посмотрела ему в глаза, потом прошла к выключателю и прикрутила его до упора. В скудных обмылках света со двора она превратилась в пепельный силуэт. Герман больше не видел лица, блеска глаз — лишь неровную тень. В форме девушки жила тьма. Она сострадала.

— Ты поспи. — Голос был одеялом, которым его укрывает мать. — И без тебя мир вертится, Герман.

Он мгновенно уснул. Субличность-«вахтёр» поняла, что случилось, чем это грозит, но приказ был сильнее, не допускал и мысли об ослушании, тени протеста против невозможности такой мысли. Ведьма вырвалась, Герман не удержал контроль.

Кто же знал, что она умеет и это?

Она взяла с кресла сумочку, надела её на плечо и вышла, чуть задержавшись в дверях, чтобы взглянуть на Германа. Тот спал. Надя постояла на ступенях и сошла в пустынный двор. Она была одна. Она не бывала одна уже больше года, со дня Эддиных похорон. Кто-то всегда был рядом, за спиной, смотрел туда же, куда она, разделял, рассредоточивал её взгляд. Этой ночью она хотела смотреть на Тоссу одна, видеть улицы, лунный мост и сухое русло реки лишь своими, единственными глазами.

Отельный бассейн отливал луной, пустой, огромный и плавный. Надя бросила сумку и одежду на лежанку, присела и скользнула в воду. После восьми часов бассейн был закрыт — но кто видит? Вода была чудная, как всегда по ночам. Надя поплавала через серебристую заводь, обныряла изгибы стен, полюбовалась луной, лёжа на спине в круглых укромных заливах. Безлюдный ночной бассейн был её личной тайной — вода волшебно сплавляла лучи и тень, как откроешь глаза под водой. Купаться можно было часами. Обычно Герман сидел на лежанке, а когда ей удавалось сманить его в воду, оставался где мелко. Она потеряла счёт времени.

Почти вся Тосса уже спала. Пляж обычно пустел в половине восьмого; теперь же, за полночь, утихли даже поздние шумы и звуки. Надя выбралась из воды, обтёрлась отельным полотенцем, брошенным на спинке лежака, оделась и пошла гулять. Створка витых чугунных ворот плавно скользнула в сторону — девушка была одна. Она спустилась по улице вниз и постояла на мосту, созерцая пустое русло — ни водинки, ни шороха, лунный пейзаж. Зашла в ночной бар через улицу, выпила там коктейль, полчаса посидела в интернете и вернулась к отелю. Из-за ворот она видела тёмный холл, где наверняка ещё сидел Герман, никем не замеченный, непотревоженный, спящий. Она улыбнулась ему одними губами и пошла вверх, к автовокзалу.

Когда Саша приехал в Тоссу, стояла ночь. Первую угнанную машину он бросил в Льорет де Мар, где украл другую. Он обыскивал побережье неделю подряд, заезжая в каждую обжитую бухту, меняя машины. Сторожил, словно волк, входы-выходы из отелей в безлюдных местах, а в людных внимательно наблюдал за пляжем. И вот уже Тосса; возможно, здесь. Он оставил машину в пустырных зарослях — днём её могут обнаружить, но до дня ещё много часов — и стоял теперь у вокзала над городом, погружённым в ленивые сны, падающим полого к извивам ручья, к бухте, к морю. Саша сплёл пальцы, вывернул ладони и улыбнулся боли. Суставы работали хорошо. Дальше некуда было идти и ехать, он пришёл, был ведом, положившись на Провидение. Позади были кресты и дон Барка, впереди — ведьма и море. Пан или пропал. Саша пошевелил плечами в тяжёлом плаще, сжал меч и двинулся через дорогу в город.