Джеффри Форд: Заклинание мантикоры

— А насколько быстро они бегают? — спросил я.

— Насколько быстро? — повторил Уоткин и остановился.

Сквозь окна и портики галереи пронесся ветерок. Волшебник быстро обернулся и через плечо бросил взгляд в окно. Грозовые тучи, пышная живая изгородь, влажность роз и коричного дерева. Мухи вились уже целым роем.

— Очень быстро, — произнес волшебник. — Запиши это. Отметь, что она не ранена. Охотники не убили ее. Она умерла от старости, а они ее нашли.

Уоткин застыл в безмолвии, заложив руки за спину. Я уже подумал, что его речь окончена. Но волшебник кашлянул и продолжил:

— Есть точка, в которой гримаса боли и улыбка сливаются в своей напряженности и имеют почти — но все же не совсем — одно и то же значение. В такой, и только в такой момент ты можешь понять скорпионий хвост мантикоры. Лоснящийся, черный, ядовитый, острый, как игла, он движется, словно молния, пронзает плоть и кость, впрыскивает химический реактив, который стирает всякую память. Когда ты ужален, тебе хочется кричать, бегать, всадить стрелу из арбалета в ее пурпурное сердце, но, увы… ты все забыл.

— Я записываю, — напомнил я.

— Великолепно! — Уоткин провел свободной рукой по одному из гладких фрагментов скорпионьего хвоста. — Не забудь упомянуть про забывание, — Он рассмеялся над собственными словами. — Одно время яд мантикоры использовали для излечения определенных разновидностей меланхолии. Очень часто в сердце депрессии таится какой-то случай из прошлого. Если зеленый яд продуманно отмерить и при помощи шприца с длинной иглой ввести в уголок глаза, он мгновенно парализует воспоминание, уничтожив заодно и причину печали. Я слышал об одном типе, который принял слишком большую дозу и забыл, как забывать, — он помнил все и не мог выбросить из головы ничего. Каждая секунда каждого дня заполняла собою его голову, которая в конце концов взорвалась. Однако этот яд не убьет тебя. Он всего лишь ошеломит тебя неспособностью помнить, благодаря чему зубы доберутся до своей цели. Случается изредка, что мантикора ужалит кого-то, но не сожрет. Все выжившие впоследствии описывали одну и ту же иллюзию: мгновенное путешествие в старый четырехэтажный летний дом с гостевыми комнатами, закатами и комарами. Пока продолжалось действие яда — это примерно около двух дней, — жертвы пребывали в этом пристанище… в воображении, конечно же. С наступлением темноты там дул прохладный ветерок, ночные бабочки, бьющиеся в оконную сетку, отдаленный шум прибоя — и жертва приходила к выводу, что она здесь одна. Полагаю, умереть в муках от воздействия этого яда — словно навечно остаться одному в этом прекрасном месте.

Я произнес, не задумываясь:

— Каждый аспект этой бестии приводит человека к вечности: улыбка, чистейшее золото, жало.

— Запиши, — велел Уоткин. — Что еще ты можешь добавить?

— Я помню, что в тот день, когда я прибыл к вам на службу, — сказал я, — наша повозка остановилась из-за мертвого тела, лежавшего на длинном участке дороги, обсаженном тополями. Когда мы проехали дальше, я выглянул и увидел кровавое месиво на земле. Вы тоже были в собравшейся там толпе.

— Ты не в состоянии понять мою тайную связь с этими созданиями — своего рода симбиоз. Я его ощущаю тут, пониже спины. Вся магия собирается в одну точку, уходящую в будущее.

— А вы можете вернуть это чудовище к жизни? — спросил я.

— Нет, — ответил Уоткин. — Так не бывает. У меня на уме кое-что другое.

Он отошел к верстаку, оставил на нем трость и взял топорик. Вернувшись к телу мантикоры, волшебник медленно дошел до хвоста.

— В тот день ты видел на дороге мою жену. Убитую мантикорой. Вот этой самой мантикорой.

— Простите, — смутился я. — Думаю, вам следовало бы усерднее торопить смерть этого чудовища.

— Не пытайся понять. — Уоткин поднял топорик над головой и одним быстрым ударом отсек жало от хвоста твари. — Под воздействием этого яда я отправлюсь в тот летний дом и спасу ее от вечности.

— Я пойду с вами, — вызвался я.

— Тебе нельзя. Ты можешь застрять в вечности с моей женой и со мной — подумай об этом, — предостерег Уоткин. — Нет, я должен попросить тебя еще кое о чем, пока я не под воздействием яда. Отнеси голову мантикоры в лес и похорони там. Их головы превращаются в корни деревьев, плоды которых — детеныши мантикор. Ты отнесешь последнее семя.

Пока я переодевался в уличную одежду, волшебник отделил голову существа от туловища.

Я научился ездить верхом еще до того, как поступил на службу к волшебнику, но ночной лес пугал меня. Мне все время представлялась ладонь Уоткина, пронзенная черным жалом, и его стремительно нарастающая тупость, и глаза, вращающиеся за веками. Я вез голову мантикоры в шерстяном мешке, привязанном к седлу, и дрожал при мысли о том, что, быть может, Уоткин ошибся и та бесхвостая и безголовая мантикора, что лежит сейчас на рабочем столе, вовсе не последняя. Для защиты Уоткин выдал мне заклинание — горсть желтой пыли и полдюжины слов, которые я уже не помнил.