Джон Норман - Рабыня Гора

— Не бросайте меня! — закричала я. — Не оставляйте меня одну!

Выскочив из круга, я бросилась за ним.

— Остановитесь, пожалуйста! — умоляла я. — Подождите! Прошу вас, подождите!

Падая, спотыкаясь, задыхаясь, с криком: «Пожалуйста, подождите!», я бежала за ним.

Он оглянулся. Я остановилась, переводя дух, в двух сотнях ярдов от него. Он отвернулся и пошел дальше. В отчаянии я снова помчалась вперед. Когда от меня до него оставалось ярдов двадцать, он обернулся еще раз. Я снова остановилась. Не знаю почему, под его взглядом я опустила голову. И опять он тронулся в путь, и я опять побрела за ним. Пару раз почти догнала, но, помедлив, осталась позади, футах в десяти. Он остановился, обернулся. Встала, опустив голову, и я. Он снова зашагал — и я за ним. Прошло несколько минут. Он опять остановился. Я тут же замерла, опустив голову. На этот раз он подошел, встал передо мной примерно в ярде. Я выпрямила спину, голова опущена. Как остро чувствовала я его близость, свою наготу, этот взгляд! Я — земная женщина и все же лишь смутно догадываюсь, какое сладостное смятение, какое наслаждение рождает вид женского тела в душе мужчины. А я очень красива. Коснувшись моего подбородка, он заставил меня поднять голову. Наши взгляды встретились, я потупилась, не смея посмотреть ему в глаза. С ужасом осознала, что мне хочется нравиться ему — нравиться, как женщина. Он смотрел на меня пару минут, а потом скинул с древка копья щит и шлем, снял сумку и бурдюк с ремня, повесил мне на шею. Потом, подтянув лямки, приладил мне на спину щит. От тяжести я покачнулась. А он, со шлемом в левой руке и копьем в правой, отправился дальше. Пошатываясь под тяжестью оттягивающих шею щита, сумки и бурдюка, я потащилась за ним. Раз он обернулся, копьем указал, где, на каком расстоянии должна я идти. Позже я узнаю: эти правила разнятся от города к городу, а еще зависят от обстоятельств. Скажем, на рынке, в толпе, в толкотне, девушка может идти вплотную к левому плечу хозяина. Девушка редко идет позади справа, обычно — если впала в немилость. Если за хозяином идут несколько девушек, слева от него ближе всех идет та, к которой он больше всего благоволит. За право занять такое место между девушками разворачивается нешуточная конкуренция. На открытой местности, на лугу например, — как шли мы сейчас — девушка обычно идет в пяти — десяти футах слева. Тогда, если хозяин резко прибавит шаг, ей не придется нагонять, задерживая его.

Он шагал вперед. Я со щитом, сумкой и бурдюком — за ним следом, позади, слева, футах в восьми-девяти. Наверно, мне следовало бы оскорбиться. Вот странно — бегу за ним по пятам, как собачонка. Что же такое случилось со мной? Проснулась в ошейнике, на цепи, в чужом мире. К скале, к которой меня приковали, пришли двое. У них оказался ключ от ошейника. Ясно — они пришли забрать меня оттуда. Но кто оставил меня там? И чего они от меня хотели? Спрашивали о чем-то, били. Все время повторяли слово «бина». «Вар бина!» — требовали они. А я, конечно, ничего не понимала. Потом, обозлившись, они решили перерезать мне горло. Спасло меня случайное появление вооруженного незнакомца, столь искусного в бою. Судя по реакции тех двоих, он явился совершенно неожиданно и некстати. По его поведению я поняла, что с этими двумя он незнаком, но с любым, одетым и вооруженным, как и он сам, сумеет совладать. Надо полагать, я была частью какого-то плана — в чем он состоял, не знаю, а случайное появление незнакомца этот план разрушило. Но что означает слово «бина»? Наверно, что-то такое, что, как предполагалось, должно было быть у меня или со мной, но чего на самом деле не оказалось. Так что, возможно, весь план разрушился еще до того, как у скалы появился незнакомец. Не знаю. Ничего не понятно. А может, план и не нарушался? Может, и сейчас я несу с собой какую-то тайну, тем двоим неведомую? Может, они не знали, кайс со мной обращаться? Может, полученные ими сведения были неполны или неверны? Скорее всего, мне предназначалось стать орудием в каком-то непонятном мне деле. Что я такое в этом мире? Зачем меня сюда занесло (если это вообще имело какую-то цель)? Ни объяснить, ни понять этого я не могла. Если меня захватили и доставили сюда просто как обнаженную женщину, то какой смысл бросать меня в чистом поле? И зачем допрашивать с таким пристрастием? А если причина была вполне очевидна, скажем, моя красота, то почему же мужчины собирались убить меня? Ведь ясно было — я на все готова, лишь бы ублажить их. Нет, будь причиной моя привлекательность, они вели бы себя совсем не так. Я содрогнулась, вспомнив приставленный к горлу клинок. А потом появился незнакомец и провозгласил: — Кейджера канджелн!