А. Кокоулин - Северный Удел

Огурцом я и закусил.

Йожеф опустевшую кружку тут же наполнил снова.

— Так что ты хотел?

Я заглянул в кашасу как в бездну.

— Ты все еще работаешь с кровью?

Чичка побледнел.

— Бастель, если ты… — Он бросил обеспокоенный взгляд на внука, снова уткнувшегося в книгу за отгородкой и взял тоном ниже: — Поверь мне, та история — моя большая ошибка…

— Это никак не связано с той историей, — тихо сказал я. — То дело закрыто. Было и было. Я не напоминать тебе пришел.

— Вот как.

Йожеф почесал бровь.

Затем, сцепив пальцы, сощурился на свечу. Лицо его на мгновение заострилось, жилы проступили на шее.

— Хорошо, — сказал он. — Я тебя понял. Спрашивай.

Я отщипнул сыра.

— В последнее время… в последние полгода не слышал ли ты про людей со странной кровью? Вообще про необычную кровь? Может быть, мельком…

— Ты о смешении?

— Скорее, о гомункулюсах. Нет, даже не знаю… Вкрапления крови фрагментарны, в основе же — пустота.

— Пустота? — Йожеф задумался. — Вряд ли гомункулюс, в нем как раз сильна кровь владельца. То есть, там кровь владельца и кровь прообраза, животного, рептилии… Со временем, конечно, слабеет…

Он хмыкнул.

— Что? — спросил я.

— Интересная задачка. Кровь высокая или низкая?

— Не знаю. Я столкнулся с низкой. Опять же, фрагментарно, остаточно низкой.

Йожеф посмотрел на меня.

— Столкнулся?

Я вытянул заживающую руку.

Чичка профессионально прошелся по ней пальцами, ощупал, осторожно обмял сквозь толстый суконный рукав мундира.

— Перелом.

— Уже почти сросся, — сказал я.

— Я вижу. Но мазь бы не помешала. Вообще же…

Он встал, проковылял — подветренный борт, наветренный борт — к одному из шкафов. Стекло открытой дверцы поймало свечной огонек.

Сначала из недр была извлечена одна склянка, осмотрена, изучена, недовольно сунута обратно, за ней на свет появилась вторая. Я услышал, как Йожеф, щурясь на плохо различимый ярлык, бубнит себе под нос: «Боярышник, горечавка для крови, бедренец от боли, золотой ус и сабельник для костей. Наверное так».

— Вообще же, — сказал он уже мне, возвращаясь с мазью под мышкой, — я даже боюсь спрашивать, с чего бы это так…

Склянка стукнула о прилавок.

— Я бы и не ответил, — улыбнулся я.

Йожеф удостоил меня долгим взглядом, потом вздохнул. Подвинул мне склянку. Она была до половины наполнена чем-то густым и темно-желтым.

— Мазать утром и днем. Под согревающую повязку. Лучше, конечно, крови еще добавить. А тайны твои мне неинтересны.

Я поднялся.

— И все же, Йожеф, если у тебя есть возможность разузнать…

Чичка хлебнул кашасы.

— Чтобы и мне что-нибудь сломали? — спросил он.

Отвечать на это я не стал. Подобрал склянку.

— До свидания, Мариуш. До свидания, Йожеф.

— До свидания, господин Кольваро, — голос мальчишки догнал меня уже у самой двери.

Тренькнул колокольчик.

Господин бывший корабельный лекарь так со мной и не попрощался.

После аптечной темноты уличные краски показались мне слишком яркими. Вызывающая пестрота. Я поморгал. Нашел у афишной тумбы Майтуса и махнул ему рукой. Мы вернулись на Каменную, затем — к безымянному трактиру. Разбудили дремлющего возницу.

До «Персеполя» добрались без приключений.

В сиреневых вечерних тонах. Никто не катил за нами специально. Никто не пытался на меня напасть.

В нумере все вещи обнаружились на своих местах.

Наверное, я жду от убийцы или убийц слишком многого. Нервничаю. И здесь они, и там они. Кровь, всюду кровь…

А Сагадеев, значит, что-то усмотрел в давней дуэли.

Отпустив Майтуса, я лег. Пригасил свечу. Как учил Огюм Терст, мысленно нашел эпизод в памяти. Сдул пыль времени. Краски и детали, конечно, уже поблекли, но самое важное…

Красное солнце вот-вот свалится с Драконьего хребта в ночь.

Душно. Неподвижны акации и кипарисы. Неподвижны огоньки масляных ламп на башенках. Звон гонга растекается в густом медовом воздухе — вроде смолк, но нет, еще звучит, отдаляясь, в надвратной арке, в гребенке ползущего по холму виноградника. И внутри. Долгий обход близится к концу. Осталось подняться в гору к восточному наблюдательному посту. Отваливаются за спину утонувшие в собственных тенях глиняные мазанки и каменные дома. Скрипит камень под каблуками.

Надо же, помню!

Дробный топоток торопится навстречу. Барышня бежит, посекундно оглядываясь назад. Солнце окрашивает воздушное платье в тревожно розовый цвет.