А. Кокоулин - Северный Удел

Паренек посмотрел на меня, потом встал, по-школярски прижал ладони к бедрам:

— Мариуш Чичка. Как мы произошли.

Я поискал глазами стул и, не найдя, просто оперся о прилавок.

— В начале люди были дикие. Совсем как звери. Они не знали ни огня, ни орудий всяких и жили стадами. Бродили то туда то сюда и охотились. Но как-то ночью, пятнадцать тысяч лет тому назад, на людей упал Бог.

— Или снизошла Благодать, — сказал я.

— А такое может быть, чтобы и Бог, и Благодать? — спросил мальчишка.

— На старом языке Бог и Благодать — это одно и то же. Я, честно говоря, никогда этим не интересовался. Но, знаешь, чтобы «Бог упал»… Сомнительно как-то для настоящего Бога, как думаешь?

Мариуш неуверенно пожал плечами.

— Эту ночь потом стали звать Ночью Падения. Потому что Бо… Благодать разделилась на семь частей, из которых и произошли семь великих фамилий. И кровь у них стала особенная, высокая, отличная от всех остальных.

— Алая с серо-стальным тоном, герб — дерево, — произнес я, — государи Тутарбины. Дальше знаешь?

— Алая с золотом, герб — волчья голова, Штольцы. Алая с синью, герб — полумесяц, Иващины. Алая с белым, герб — ящерица, Кольваро.

Я кивнул.

— Алая с медью, герб — монета, Поляковы-Имре. Изумрудно-алая, герб — меч, Ритольди. И черно-алая, герб…

Мальчишка замялся.

— Герб — косой крест, — подсказал я, — фамилия Гебриз.

— О, какие люди!

Йожеф Чичка выплыл из неприметного бокового проема, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Блюдце со свечой в одной руке, травяной пучок — в другой.

Он был хром, но передвигался на удивление плавно, разве что чуть заваливая тело, когда ступал разбитой и криво сросшейся ногой. Подветренный борт, наветренный борт. Кар-рамба!

Мы обнялись.

С последней нашей встречи Йожеф изрядно погрузнел. Правда, сжал меня все с той же памятной силой.

— Юнга!

Я не остался в накладе.

— Господин корабельный лекарь!

Какое-то время мы пыхтели, упираясь друг в друга лбами. Чичка был раза в два меня старше, но туго приходилось как раз мне. И вряд ли только из-за руки.

Ах, как он крутил матросов на «Касатке»!

— Мариуш, — в охапке со мной повернулся к внуку Йожеф, — это Бастель Кольваро. Я тебе как-то рассказывал.

Мы наконец разлепились.

— Да мы с Мариушем уже познакомились, — сказал я, украдкой морщась. Вот ведь сдавил, осьминог морской.

— А я, видишь, — Йожеф достал спички, — кукую на берегу. Нога. Море теперь редко снится. Раньше-то да…

Он навинтил новую свечу на подсвечник.

Через мгновение прилавок осветился трепещущим желтым светом. В этом свете мне стало видно, что время хорошо поработало над бывшим корабельным лекарем — проредило волосы, прорезало складки на подбородке, выдавило из глаз лишнюю зелень, оставив мутноватый болотистый цвет.

И это за сколько… За пять последних лет?

Интересно, каким ему вижусь я? Возмужавшим, как дяде Мувену?

— Садись.

Йожеф подал мне маленький табурет.

На прилавке его стараниями появились кружки и темная бутыль без этикетки.

— Йожеф, я, собственно, ненадолго и по делу, — сказал я, прилаживаясь на табурете.

Чичка фыркнул.

— Еще бы! В другое я и не поверил бы! Мариуш! — Он обернулся к внуку. — Не стой столбом. Повесь-ка «Закрыто» на дверях. И это… с кухни притащи сыра, лука там…

— Если увидишь человека в чекмене, усатого такого, плотного, — сказал я перемахнувшему отгородку мальчишке, — скажи ему, что все в порядке, пусть ждет.

— Хорошо.

Мариуш скользнул мимо меня и легко взбежал вверх по лесенке.

Дрогнул колокольчик. Ветерок с улицы заставил плясать пламя свечей.

— Темновато у вас тут, — заметил я.

— Ну, на втором этаже окна есть, там светло, а в подвале — еще темнее. — Чичка сковырнул с бутылки пробку. — Ну-ка!

Он поднес к моему лицу горлышко.

Резкий запах ударил в нос, всколыхнул память.

— Кашаса!

Йожеф захохотал.

— Она самая! Что ни на есть бразильянская!

— Откуда?

Чичка наполнил кружки. Подмигнул.

— Связи, юнга. Ружников с «Пантелеймона» недели две назад приволок шесть штук. Впрочем, ты его вряд ли знаешь.

Мы сдвинули кружки бортами.

Кашаса отдавала деревом и почему-то конфетами. Я с трудом протолкнул ее в горло. Остро захотелось чем-нибудь перебить вкус.

Перед царь-штормом на «Касатке» господин корабельный лекарь накачал меня этой кашасой как лучшим средством от страха.

О, как бесстрашно я потом блевал!

— Вот, пожалуйста.

Появившийся как нельзя кстати Мариуш принес целую корзинку снеди. Головка сыра, задорно топоршащиеся стрелки лука, полукруг хлеба. А еще — завернутый в тряпицу шмат сала и огурцы.