Любовь Романова - Дети пустоты. Пройти по краю

– Ну-ка вернись! – зашипел Ус, а потом обратился к Герберту: – Я приношу извинения на дерзость моего подопечного.

От этих слов Чухоню стало тоскливо. Неужели то, что он сделал – всего лишь дерзость? Глупая и никому не нужная?

– Перестань, дорогой Ус, – низкий голос Марты наполнил Конклав, словно теплое молоко чашку. Женщина встала, грациозно потянулась и вдруг оказалась рядом с поникшим парнем. – И ты, и я, и все мы знаем: мальчик прав.

Рука Марты легла на плечо Чухоня.

– Марат, солнце ненаглядное, ты, видно, перегрелся в своем южном замке, раз предлагаешь устроить человечеству еще один рататуй. Нам хватило подвигов Глухого, да прибудет Крысомать с его прахом. Не нужно ходить по этой дорожке. Разве ты не в курсе, куда она может завести?

– Ты мне угрожаешь, Марта? – Марат внезапно осип.

– Нет, лапонька, это ты нам угрожаешь. Нам и нашему миру. Он не нуждается в переменах. Сказать почему? Потому что Край – это мир счастливых людей. Мы знаем свое предназначение и без помех следуем ему. Путешествуем по крышам, разводим шерстоканов, летаем над морем, занимаемся дайвингом до разжижения мозгов. Мы – народ Края. Края человеческой цивилизации. И нас это устраивает.

– Ты права, Марта! – взметнулся над трибунами мужской голос.

– Нам неплохо живется рядом с людьми! – согласился с ним женский.

И тут Конклав прорвало.

– Хватит уже насилия!

– Даже пацан понимает, что к чему!

– Марат, сворачивай эту ерунду!

– Нам крови не надо!

– Давайте подумаем, как спасти детей!

Трибуны гудели одобрением в адрес Чухоня и Марты. Слова главной кошки Края окончательно расставили всё по своим местам, и теперь каждый из глав фратрий радовался, что не успел принять неправильную сторону.

Чухонь посмотрел на Уса. Тот едва заметно улыбался.

– Замечательно! – голос Марата перекрыл шум. – Все счастливы! Мир, труд, бубль-гум! Только вы забываете, что здесь находятся не все, кто вправе решать.

– О чем ты, Марат? – Герберт удивленно поднял белоснежные брови.

– Устав Конклава, параграф один, третье правило. На Конклаве должны присутствовать все расы Края. Все пять рас.

Сан-Марко накрыла гулкая тишина.

– Пять? – наконец заговорил Привратник. – Уже тринадцать лет, как Край населяют только четыре расы. Если ты ничего не забыл, крылан.

О чем он говорит? Чухонь в недоумении уставился на Герберта. При чем тут тринадцать лет? Разве существовала еще какая-то пятая раса кроме той, что проявилась буквально на днях?

– Всё меняется, старик, – усмехнулся Марат. – Недаром мои люди собрали пять трибун. Тебе придется открыть двери дубль-пространства. Пятая раса ждет.

Чухонь успел заметить, как Герберт метнул вопросительный взгляд в сторону Морока. Тот ответил ему едва заметным кивком.

– Хорошо, Марат. Пусть входят. Дверь открыта.

Они появились со стороны Дворца доджей. Двенадцать фигур, укатанные в серые плащи. С такой маскировкой ничего не стоило затеряться в каменных лабиринтах Венеции. Впрочем, представители пятой расы явно не собирались прятаться. Наоборот. Они пришли на Конклав, чтобы наконец-то открыто заявить о себе.

– Крысомать меня возьми, это же дети! – пробормотал за спиной удивленный Ус. С появлением представителей новой расы Чухонь с Мартой отступили к трибуне крысюков и теперь стояли вплотную к деревянному ограждению.

– Назовите себя, – потребовал Герберт, когда новоприбывшие устроились на свободной трибуне. Она находилась между кошками и депферами.

Со скамьи поднялся один из «серых». Чухонь тут же его узнал по описаниям Тима и Жени. Длинные светлые волосы, острые уши, смазливая физиономия – неприятный тип. С таким на мохнорыло охотиться не пойдешь.

– Я Ларс, – сказал он. Уверенности ему было не занимать. – Это мои друзья. Мы называем себя Людьми сети.

Ущелье с рекой на дне свернулось воронкой и повлекло Тима к себе. Он попытался было отползти от края, но боль в затылке превратила голову в чугунную гирю. И эта гиря собиралась встретиться с камнями на берегу Синьки.

– Эй, эй! Ты куда? – заорал за спиной Бруно.

Форменная куртка натянулась на плечах и груди – Тимофея тащили назад. Спустя полминуты он лежал на камнях, болезненно жмурясь. С того момента как началась мигрень, мир стал отвратительно ярким.

– Совсем сбрендил, puttana troia! – возмущался итальянец. – Так из-за девчонки убиваться!

– Отойди! – в поле зрения возникла размытая физиономия Федора. – Не видишь, у него с головой плохо?