Мария Сакрытина - Про любовь (цикл рассказов)

К тому же, скрипка так похожа на женщину... Мы можем нести красоту в мир только, пока есть те, кто в ней нуждаются. А уж на какие чудеса способна женщина, когда рядом с ней - талантливый "музыкант", знает разве что Бог.

Лишь раз за свою долгую, очень долгую жизнь я встретила такого музыканта. С тех пор прошло много лет. Но та музыка до сих пор звучит в моём сознании. И, кто знает, может, именно она даёт мне силы жить дальше?

У меня было много мужчин. Только в молодости я бросалась к ним, без разбору. Все они были для меня яркими огоньками среди непроницаемой ночной тьмы. И я летела к ним, привлечённая светом, сгорала в их пламени. И, снова оказавшись во тьме, устремлялась к новому огоньку.

Так повторялось бессчетное количество раз. На заре времён, что люди после окрестят Античностью, мужчины отдавались мне легко и самозабвенно. То было золотое время. О, я помню...

Помню, как пылал огонь, пожирая огромный, прекрасный город, как исчезали в ненасытном пламени чудесные, хрупкие на вид храмы, как дрожала, стонала земля от падающих на неё колонн, как оседали дома. Там, среди необузданности стихии чувство вспыхивало в сто крат ярче. Сильнее от всеобщей паники, царившей вокруг.

И всё же император был так наивен...

Позже, наступило время сдержанности. Люди назвали это моралью, аскетизмом. А по-моему, больше напоминало лицемерие.

Снова запылали костры. Но теперь уже под звон церковных колоколов.

Мужчины не стали желать меня меньше. Вовсе нет, но они казались... злее? Они стремились выведать мои секреты, получить из этого выгоду. Словно меня им было мало!

Впрочем, и я менялась. Теперь мне стала доставляла удовольствие игра. Тонкая, полная условностей игра с мужчиной, который меня не хочет. Хотя нет, конечно же, хочет, но сдерживается изо всех сил. Я имею в виду священников. Рыцари, я уже не говорю о черни, меня не интересовали. В них исчезло изящество, присущее римлянам. А вот служители церкви... Игра с ними была прекрасна! Я соблазняла их, медленно, всё больше и больше увлекаясь. Я зажигала тот огонёк, что, казалось бы, давно уже погас. И, о, какими ненасытными они становились!

Помню, был один, очень упорный, или как он говорил, верный во Христе, священник. Кем он только не называл меня! И дочерью сатаны, и порожденьем Ада, и матерью Геенны! И так страстно, так чувственно это у него получалось!

Зато потом, своей рукой подписав мне смертный приговор, он бросился в огонь, чтобы "умереть вместе со мной".

Никогда больше эта игра не дарила мне такого удовольствия.

Жаль, что он действительно умер. Сгорел на костре, в последнее мгновение осознав, насколько был прав, принимая меня за сверхъестественное существо.

А потом пришло Возрождение.

Собственно, не так уж много изменилось. Не вернулось время почитания красоты и силы, как я надеялась. Костры на площадях не погасли. Только изящество и культ женщины снова вошли в моду. И отлично, потому что священники мне наскучили.

Те самые грубые, жестокие рыцари вдруг превратились в галантных и опрятных господ. Да, вовсе не все они сияли так же ярко, как во времена моей молодости. Однако именно тогда появился человек, в чьём огне я сожгла свои крылья. А он подарил мне новые.

На берегу моря, ночью, среди цыганского табора я впервые увидела его.

Молодой мужчина в одежде аристократа, подошёл к нашему костру и остановился поодаль. Девочка, сидевшая по левую руку от меня, играла на скрипке. Неумело, звуки получались корявые и какие-то... приземлённые. Но сама игра ей, видимо, очень нравились. Хотела бы я хоть раз испытать что-нибудь такое, что вызвало бы на моём лице такую же отстраненную, довольную и к тому же глупую улыбку.

Мужчина какое-то время просто стоял, наблюдая. Потом подошёл ближе, взял прислонённую к корзине с вещами, "свободную" скрипку. Нежно, и в тоже время напористо провёл несколько раз смычком по струнам, приноравливаясь. И заиграл...

Казалось, он позабыл обо всё на свете. Для него не существовало ничего, кроме скрипки - его женщины, с которой он вёл безмолвный разговор. А музыка... стала лишь отражением, фоном, передававшим их общие чувства.

Я никогда не видела и не слышала ничего более красивого.

Следующей ночью я пришла в его дом.

Конечно же, он не мог мне отказать. Никто не мог. Но в его в руках я познала то, что не дали, не могли дать мне тысячи других раньше. С ним я чувствовала себя скрипкой. Хрупким инструментом, к которому прикасались мягко и бережно, и в то же время настойчиво и трогательно. Я пела для него, а он отдавал мне свою силу. Не делился, а отдавал.