Роберт Говард: КОНАН: Рожденный битве

Действительно, это одна из главных черт характера киммерийца. Он живет сегодняшним днем, пожирает каждое его мгновение, не вспоминает прошлого и не заботится о будущем. Вчеpa козак, сегодня король, завтра вор. Именно в этом смысле сага о Конане является эскапистской литературой: ее притягательность выглядит универсальной, она — для всех поколений и любых культур.

Говард однажды признался: «Человек, читающий о Конане, услышит эти варварские позывы из глубин своего существа; а значит, Конан поступал так, как и читатель поступил бы в сходных обстоятельствах».

Головокружительные приключения в рассказах о Конане — всего-навсего маска, а на самом деле при чтении невозможно забыть хоть на миг о мрачной реальности мира. Хайборийская эра с катаклизма началась и другим катаклизмом закончилась. Чего бы ни достигли хайборийцы, чего бы ни добился Конан, все это не имеет значения при подведении итогов, и все это будет разрушено и забыто.

Жизнь человека и жизнь империи по Говарду преходящи в равной мере. Цивилизация — не последняя стадия развития человечества; она может быть неизбежным последствием этого развития, но также и переходным этапом. Цивилизации обречены на ветшание и распад, и в конце концов их сметают воинственные орды варваров, которые со временем, через века, станут цивилизованными людьми…

И этом цикле Говард упирал на свое родство с варварством. Вопреки утверждениям некоторых критиков, он это делал не по причине веры и превосходство варварства над цивилизацией, не из-за желания видеть в варваре «благородного дикаря». «Я не идеализирую варварство; насколько мне известно, это состояние суровости, кровожадности, свирепости и отсутствия любви. Мне не хочется изображать варвара из далекого прошлого моей расы прекрасным богоподобным сыном природы, наделенным таинственным знанием и произносящим размеренные высокопарные фразы». Пожалуй, лучшую метафору варварской жизни можно найти в рассказе «За Черной рекой», где протагонисты оказываются между молотом и наковальней: перед поселением, за Черной рекой, обитают свирепые пикты, готовые напасть в любой момент, а позади, за Громовой рекой,— цивилизация, слишком ослабленная упадком и раздорами, чтобы бороться даже за собственное выживание, уже не говоря о сохранности границ.

Фабула доводит это мрачное предсказание до логического заключения, и Конан, единственный персонаж, принадлежащий варварству более, чем цивилизации, остается и единственным выжившим. В процессе цивилизации союзники Конана расстались со своими инстинктами, лишились аспекта первобытности и тем самым утратили шансы на победу. В конце рассказа есть такие слова (несомненно, наиболее часто цитируемые из говардовского наследия): «Варварство — естественное состояние человечества… Цивилизация неестественна. Это каприз обстоятельств. А варварство всегда торжествует в итоге».

Отрыв от естественности закладывает в процесс цивилизации семена его разрушения. «Неестественное» либо должно уступить «естественным» силам, что описано в рассказе «За Черной рекой», либо оно медленно, но страшно разрушится, сгниет («Сумерки Ксутала», «Красные когти»).

Причины говардовского увлечения темой распада цивилизаций (возможно, коренящиеся в его интересе к варварской жизни), скорее всего, очень сложны. И искать их следует не столько в тогдашних эволюционистских теориях, оставивших следы в его творчестве, сколько в биографии Говарда и в его психологии. Действительно, что-то глубоко личное кроется в его убеждениях, которые выплеснулись на страницы журналов и книг и зарядили их удивительной силой.

Вряд ли можно оспорить то, что не все его произведения о Конане стоят на высоком уровне. Бывало, в пору финансовых затруднений киммериец приносил своему создателю легкий кусок хлеба. Полуголых див, какими украшено большинство рядовых рассказов цикла, не было до ноября 1932 г., и они исчезли после марта 1933 г. — в этот период Говард наиболее остро нуждался в деньгах.

(«Случайно» оказалось, что именно эти рассказы вдохновили «продолжателей», а не «Красные когти» и не «Королева Черного побережья», и это красноречиво говорит о вкусах авторов.) Многие из этих вещей содержат в себе кое-что подлинно говардовское — как однажды написал Лавкрафт, Говард «был более велик, чем любой приемлемый для него способ делать деньги»,— но они явно написаны по формуле, позволяющей выиграть рисунок на обложке журнала.