Роберт Говард - КОНАН. КРОВАВЫЙ ВЕНЕЦ

Но Говарду пришлось использовать свой природный талант рассказчика, чтобы заработать себе на жизнь; для него было важно, чтобы его труд нашел своего покупателя. В начале 1930-х годов, когда страну охватывала Великая депрессия, его рынок сбыта, дешевые журналы, боролся за свое существование. Те из них, которым удалось выжить, сделали это за счет урезания гонораров или сокращения частоты выхода (и, соответственно, потребности в новых материалах). Как бы ему ни нравилось сочинять исторические рассказы для «Восточных историй», в основном на тему Крестовых походов, и рассказы о древних ирландских воинах, вообще неинтересных для тогдашнего рынка сбыта, они требовали немалых исследований, что он с трудом мог себе позволить. « Каждая страница истории изобилует драмами, которые следовало бы перенести на бумагу,— писал он,— Один абзац может быть наполнен действием, которого хватило бы для целого тома художественного произведения. Однако подобным образом я никогда не смог бы заработать на жизнь; рынок чересчур скуден, требования слишком узки, и мне требуется слишком много времени, чтобы закончить хотя бы один рассказ».

Сколь бы ни был силен интерес Говарда к истории, он не простирался на «цивилизованные» народы. «Когда нация — практически любая — выходит из варварского состояния или еще из него не вышла, у меня сохраняется к ней интерес. Мне кажется, что я понимаю этих людей и могу писать о них умные вещи. Но по мере того как они движутся к цивилизации, моя увлеченность ими ослабевает, пока не исчезнет полностью, и их обычаи, мысли и стремления начинают казаться мне совершенно чуждыми и сбивающими с толку. Так что первые монгольские завоеватели Китая и Индии вызывают у меня напряженный интерес и понимание; но несколько поколений спустя, переняв цивилизацию своих вассалов, они становятся мне полностью неинтересны. Мое изучение истории представляет собой постоянный поиск новых варваров, от эпохи к эпохе».

В первые месяцы 1932 года, во время путешествия в Мишн, штат Техас, в долину Рио-Гранде, к нему пришел ответ: Хайборийская эра, период между затоплением Атлантиды и создавшими наш современный мир катаклизмами, населенный прародителями — подлинными архетипами — всех тех варваров, которых он так любил изучать. Персонаж по имени Конан «возник ниоткуда сразу взрослым и заставил меня взяться за работу по написанию саги о его приключениях». Деяния эти происходят в мире, населенном елизаветинскими пиратами, ирландскими разбойниками и берберийскими корсарами, американскими первопроходцами и казацкими мародерами, египетскими чародеями и последователями таинственных римских культов, средневековыми рыцарями и ассирийскими армиями. Все они были тем или иным образом замаскированы, но без каких-либо попыток действительно скрыть их сущность. Собственно, Говард пытался дать им имена, которые позволили бы читателю без особых усилий догадаться о том, кто они на самом деле,— он хотел, чтобы мы сразу же их узнали, но словно подмигивая: «Мы же знаем, что это всего лишь рассказ, верно? Продолжай!» Разве мог кто-то из читателей не догадаться, что Афгулистан — это Афганистан, или что Вендия — это Индия? Нет, конечно!

Создав Хайборийскую эру, Говард создал мир, в котором его любимые исторические варвары могли поднять мятеж, а он мог сочинять полные действия и драматизма истории, который он так любил рассказывать. Эту блестящую идею, вероятно, мог подсказать ему Г. К. Честертон, чья эпическая поэма «Баллада о белом коне» была одним из любимых произведений Говарда, судя не только по его бурным комментариям в двух различных письмах к его другу Клайду Смиту в 1927 году, но и по частому использованию цитат из поэмы в качестве эпиграфов или стихотворных заголовков к его рассказам, а также по тому, что он продолжал цитировать ее в письмах вплоть до 1935 года.« Баллада о белом коне» повествует о короле Альфреде и битве при Этандуне, но Честертон отмечает, что «все в ней, что не является открыто вымышленным, как в любой романтической прозе о прошлом, имеет целью подчеркнуть скорее традицию, нежели историю». Поскольку борьба «за христианскую цивилизацию против варварского нигилизма», которую он хотел прославить, «на самом деле шла в течение многих поколений», он создал вымышленных римских, кельтских и саксонских героев, разделивших славу победы с Альфредом. «Главная ценность легенды,— писал он,— состоит в том, чтобы смешать разные века, сохранив общий настрой, увидеть все эпохи одновременно в величественном ракурсе. В этом предназначение традиции — она словно сжимает историю».