Роберт Говард - КОНАН. КАРАЮЩИЙ МЕЧ

— Если выступим в течение часа, будем на месте примерно к полуночи,— ответил Конан.

Осушив свой кубок, он поднялся, поправил пояс и оглянулся на графа.

— Валенсо,— проговорил он неожиданно,— Ты никак спятил? Убить пикта без охотничьей раскраски, это…

Граф вздрогнул.

— Ты о чем?

— Хочешь сказать, будто тебе неизвестно, что прошлой ночью в лесу твои люди убили охотника-пикта?..

Граф мотнул головой.

— Вчера ночью никто из моих людей в лес не ходил.

— Кто-то, значит, ходил,— проворчал киммериец, роясь в кармане.— И прибил его голову к дереву на самом краю чащи. На парне не было боевой раскраски… Отпечатков сапог я там не нашел — и рассудил, что голову приколотили еще до шторма. Но вот других следов вокруг было полно. Кто-то ходил в мокасинах по влажной земле. Пикты побывали там и узнали, что случилось преступление. Это были люди из какого-то другого клана, иначе они сняли бы голову. Но если у них мир с родичами убитого, сейчас они уже спешат в их деревню, чтобы передать весть…

— Может, они сами и убили,— предположил Валенсо.

— Нет. Но наверняка догадались, как и я, кто это сделал… Вот эту цепочку я снял с обрубка его шеи. Я же и говорю — ты, верно, свихнулся, чтобы вот так «расписаться» в содеянном.

И, вытащив из кармана, он бросил свой трофей на стол перед графом. Тот ахнул, вскочил, его рука дернулась к шее… На столе лежала золотая цепь с печатью, которую он всегда носил.

— Печать рода Корзетта,— сказал Конан.— Я ее сразу узнал. Любой пикт, увидев ее, мигом сообразит, что убийство — дело рук чужестранца!

Валенсо молчал. Он смотрел на свою цепь, как на ядовитую гадину.

Некоторое время Конан хмуро глядел на него, потом вопросительно посмотрел на остальных. Зароно ответил быстрым жестом, означавшим, что у графа не все дома.

Конан убрал саблю в ножны и нахлобучил свою старинную шляпу.

— Коли так,— сказал он,— пора в путь!

Капитаны допили вино и поднялись, подтягивая пояса. Зароно взял графа за плечо и легонько встряхнул. Валенсо вздрогнул и принялся озираться, словно не вполне понимая, где находится. Потом вяло двинулся следом за остальными. Цепь свисала с его кулака…

Белиза и Тина, о которых все успели прочно забыть, видели, как Гальбро отстал от прочих и мешкал в зале, пока за вышедшими не закрылись тяжелые двери. Тогда он поспешил к камину и принялся осторожно шарить в еще теплившихся углях. Опустившись на колени, он долго и пристально вглядывался во что-то… Поднялся — и крадучись вышел из зала сквозь противоположную дверь.

— Гальбро… Что он нашел в очаге? — шепнула Тина.

Белиза пожала плечами, но и ей любопытство не давало покоя. Поднявшись со ступеней, она спустилась в пустой зал… Еще миг, и она стояла на коленях там же, где недавно стоял домоправитель, и увидела то же, что видел и он.

Это был пепел карты, брошенной киммерийцем в огонь. Он был готов при малейшем прикосновении рассыпаться в прах, но линии и обрывки надписей оставались еще различимы. Прочесть слова Белиза не сумела, но вполне рассмотрела картинку, где был изображен каменистый холм. Значки, расставленные вокруг, явно призваны были изображать густой лес. Что тут к чему — Белиза не особенно поняла, но, судя по поведению Гальбро, домоправитель распознал на рисунке урочище, показавшееся ему знакомым.

Девушка знала — Гальбро путешествовал в глубь страны куда дальше, чем кто-либо иной из обитателей крепости…

Спустившись с лестницы, Белиза остановилась при виде графа Валенсо — тот сидел в одиночестве и вертел в руках свою цепь. Белиза смотрела на дядю без любви, зато с немалой боязнью. Перемена, случившаяся с ним, потрясала. Казалось, граф полностью замкнулся в своем собственном мирке, где царили ужас и мрак, где не было места никаким человеческим чувствам…

Солнце, сменившее предрассветную бурю, лило полуденный жар на странно молчаливую крепость. Голоса внутри стен если и раздавались, то приглушенно, невнятно. Такая же дремотно-тягостная тишина царила и на берегу, где, разделенные несколькими сотнями ярдов песка, косились одна на другую две разбойные команды, вооруженные до зубов и исполненные взаимного подозрения. Далеко на рейде стояла «Кровавая рука», и горстка моряков на борту готова была немедленно поднять паруса при первом же признаке измены. Карак был козырной картой Строма, его лучшей гарантией от предательства подельников.