Генри Олди: Страх

Бездна. Бездна свивала на плитах пола сухо шелестящие кольца, и бездна была – живая! Мириады алчущих глаз складывались в мерцающую чешую, и над их голодным, беззвучно кричащим взглядом вздымалась слепая острая пасть, скалясь мертвой белой ухмылкой.

Бездна полилась к молчащему человеку – и кольца ее медленно, виток за витком, обвились вокруг неподвижного силуэта.

Шейх разлепил губы – будто мрамор статуи треснул неглубоким черным провалом.

– Ты уже не человек, Лоренцо. Возможно, и я тоже… В этом «возможно» – наше отличие. Напрасно ты пришел сюда. Напрасно…

Шейх повернул голову и равнодушно улыбнулся незрячему оскалу.

Ему было все равно.

Осторожный скрип двери сменился задушенным воплем, и хрипящий ученик сполз по стене под пристальным взглядом голодных чешуйчатых глаз – и глаз резко обернувшегося священника.

Ученику не спалось, его терзали сомнения, ученик нес наставнику мучившие его вопросы – и он увидел учителя в объятиях чудовищной твари!…

Ужас накинул на вошедшего юношу свой обжигающий плащ – и больше он ничего не видел, не хотел и не чувствовал. Он отсутствовал.

Ночной гость шагнул к проему, и движения его наливались силой и уверенностью. Он был сыт.

– Смотри, Отсутствующий! – широким торжествующим жестом гость указал на тело, съежившееся у двери. – Он умер в страхе – в страхе за тебя. Смотри и казнись – если сумеешь!…

Дверь захлопнулась.

Проповедник устало поднялся на ноги и приблизился к убитому. Он долго стоял над ним, затем наклонился и размотал веревку, служившую ученику поясом.

Повертел ее в руках.

И долго еще смотрел на получившуюся петлю.

«…Призываю в свидетели чернила и перо, и написанное пером.

Призываю в свидетели серые сумерки, и ночь, и все, что она оживляет.

Призываю в свидетели месяц, когда он нарождается, и зарю, когда она начинает алеть.

Призываю в свидетели день Страшного суда, и укоряющую себя душу.

Призываю в свидетели время, начало и конец всего – ибо воистину человек всегда оказывается в убытке.

Ужас заливает меня, как вода.

Живые ничего не знают. Я научился многому – научите меня, мертвые, как можно умереть без ужаса или хотя бы без страха. Ибо смерть бессмысленна, как и жизнь».

– Учитель ушел. В Вечное Отсутствие, – коротко ответил ученик на немой вопрос Якоба и протянул лекарю смятый листок бумаги. Якоб пробежал его глазами.

– Ужас заливает меня, как вода, – повторил Якоб, поднимая взгляд на бледного ученика. – Я не знал, что он был так несчастен… Мир твоей измученной душе, шейх.

Ученик отвернулся, украдкой проводя рукавом по щеке.

Это был плохой ученик.

Возможно, все было именно так. Но Якобу уже не хватало сил играть с возможным. Таверна, Лоренцо, недействующий яд, тесак в руках сапожника Марцелла, погоня, дым курильни, последний бой Лала-Селаха – все это закружилось перед лекарем в бешеном водовороте, и тонущий Якоб ухватился за единственный оставшийся ему клочок реальности.

Записка. Записка дервиша из курильни.

Якоб разгладил обрывок на ладони.

«И поэтому место сильного – внизу, а место слабого – наверху», – повторил он про себя. Место сильного. И сила слабого.

Не оглядываясь, он зашагал к своему дому.

Жена спала. Якоб тихо прошел мимо ее ложа и склонился над колыбелью. Через минуту он выпрямился, неумело прижимая к себе уютно сопящий сверток.

Потом он направился к дверям.

…Темная, неукротимая и сладостная в своей первобытной мощи волна подкатывала изнутри – и он знал, что это за волна.

Пора. Опять настало время – и распрямятся плечи, молодым блеском полыхнут глаза, разгладятся залежи морщин и время покорным щенком приползет лизать его ноги. Пора. И пусть корчится жертва, превращаясь в неумолимых тисках ужаса в ненужный сброшенный кокон; пусть – отдавая ему свою душу, свою силу, свою жизнь, все, что выпустит на свободу сегодняшний страх…

Пора. Он ощутил присутствие жертвы – двоих! – и устремился вперед, напрягая непослушные ноги, преодолевая боль в суставах… скорее! Скорее!… Иначе будет поздно… иначе… Он сделал слишком большую паузу, время торопило его, но ничего – впредь он будет умнее! Нельзя тянуть до последнего…

Шаги. Все ближе, все слышнее… Ну где же ты? – покажись! – и я… Остановились. Остановились шаги.

Он крался почти бесшумно вослед мягкому шороху вновь зазвучавших шагов. Уходит. Жертва уходит! Стой, вернись!… Скрип закрывшейся двери. Не успел.