Ольга Михайлова - Замок искушений

— Как тебе средняя, брюнетка?

Дювернуа поморщился и почесал пышную шевелюру, и бросил быстрый взгляд на приятеля.

— Хочешь приволокнуться? — Он пожал плечами, — по-моему, бесполезно. Но товар, конечно, штучный.

После полуночи в спальню Лоретт тихо постучали. Габриэль была рада поделиться с сестрой восторгом по поводу роскоши замка, чудесных качелей, уюта её спальни, но пуще всего — графа Этьенна, о чём не могла говорить при Сюзанн. Боже, как он прекрасен! Какие черты, какие белоснежные зубы! Какие бездонные глаза! Что за прелестная улыбка, а как роскошен его костюм! Просто сказочный принц! Мадам Дюваль была права, на свете нет ничего лучше мужчин! Какие они галантные, какие остроумные!

Лоретт с улыбкой приложила палец к губам.

— Тише, глупышка, а то Диди услышит и опять скажет тебе, что ты грешница…

Габи брезгливо поморщилась, словно раздавила жабу.

— Не поминай ты её, Бога ради, и без того надоела.

Обе засмеялись. Было очевидно, что сестра не пользуется у них ни любовью, ни доверием.

Элоди, или Диди, как они чаще её называли, была для Лоры и Габриэль не то, чтобы обузой, но, что скрывать, по возвращении из Шарлевильского пансиона она, и впрямь, надоела сёстрам до крайности нелепыми средневековыми поучениями и проповедями. Если бы она не занималась полдня с управляющим дурацкими хлопотами по имению — от неё и вовсе житья бы не было!

У сестер была и ещё одна причина недолюбливать Элоди. Почему-то отец в завещании распорядился до крайности несправедливо. Приданое у всех троих было одинаковым, но отец особо оговорил, что именно Элоди, всегда бывшая его любимицей, получала лучшие драгоценности матери и дом в предместье Парижа. Разве это честно? И это при том, что эта монашка никогда не носила никаких украшений, кроме бабкиного креста! Зачем ей бриллианты?

Но подобное отцовское предпочтение они Элоди все же простили бы, простили бы и несносный характер и нелепое стремление навязывать всем свои монашеские предрассудки. Но тут произошёл один странный случай, который и случаем-то не назовешь, скорее так, житейский эпизод, пустяк, но он заставил сестер уже ничего не прощать сестрице. Причем, надо заметить, спровоцирован он был совсем не Элоди.

Случилось это в мае. Лоретт и Габриэль, жалуясь на сестру мадам Дюваль, искренне недоумевали. «Она может иметь любые взгляды — но зачем же навязывать их нам?» Гувернантка искренне сочувствовала бедняжкам. Сама она принадлежала к тому нередко встречающемуся типу женщин, которые «не стареют душой», не чувствуют времени — ни вокруг себя, ни в себе. В сорок восемь лет она все ещё питала пристрастие к розовым девичьим платьям, упивалась романами о вечной любви, была удивительно мила с молодыми людьми, нежно обласкивая их.

А молодые люди в их имении появлялись в последние годы частенько. Это были кузены Онорэ и Мишель де Кюртоны. Они неизменно встречали самый доброжелательный приём у мадам Дюваль, да и кузины, как замечали юноши, становились год от года всё привлекательнее. Восторги мадам Дюваль и её романы о великих страстях приводили к тому, что Мишелю дозволялось не только нежно гладить ручки Лоретт, но и порой позволять себе и куда более рискованные шалости, а малютка Габи неоднократно чувствовала в штанах кузена, на колени которому то и дело влезала, заметное напряжение.

Многие чувства и склонности носят неопределенный характер, пока не осознают себя и свой объект. Классическим примером служит смутное желание, пробуждающееся в юноше или девушке, когда они достигают возможности любви. Их томят неясные желания, но они потаённы и сдержанны. Но пусть хоть одно слово откроет чувству глаза, определит его, и из смутного стремления оно перейдет в ясное осознание.

Однажды у запруды, уединившись с Габриэль в небольшой беседке, кузен показал ей то, что вызывало в ней такое любопытство, и нельзя сказать, чтобы сильно шокировал. Габриэль восторженно щупала напряженную мужскую плоть, потом он научил её, как можно позабавиться с ней, доставив притом ему немалое удовольствие. Опасаясь возможного скандала, он не перешёл последних границ, но пошёл так далеко, как только мог. Временами он повторял эти забавы, потом к этому же приохотил Лоретт Мишель, который тоже по-братски не хотел сестрёнке неприятностей, и потому довольствовался тем, что мог себе позволить безнаказанно. Сестры не знали, что возбуждение от их юных прелестей оба брата гасили в алькове их наставницы, к взаимному удовольствию сторон. Впрочем, обе сестры не были влюблены в кузенов, и даже узнай они правду — шокированы бы не были.