Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1

На веселую вечеринку обстановка походила так же, как ад на ночной клуб — разве что метафорически.

Катя озиралась по сторонам, испытывая, сколь ни странно, не ужас, а облегчение. Никто не обращал на нее внимания, никто не отворачивался с напряженно-равнодушным видом. Более того, Катерина была не самым странным здешним персонажем. Странными на этом Бельтейне были все.

По тихим гулким коридорам, изъеденным разрухой, разгуливали не ряженые в маскарадных костюмах и не веселящиеся гости. Тихо-тихо, словно боясь звякнуть бокалом или шаркнуть подошвой, из комнаты в комнату фланировали бретеры, увешанные смертоносным железом, монахи с выбритыми тонзурами и сбитыми ногами, крестьяне в заплатанной холстине и опорках, набеленные дамы света и полусвета в платьях, похожих на перевернутые чашки. Катя была готова поклясться, что драгоценные камни, болотными огнями вспыхивающие на шеях, пальцах, волосах — настоящие.

А главное — ни одной Клеопатры, ни одного Наполеона, ни одного Человека-паука! Лишь никому не ведомые статисты исторических эпох, безгласные, безвольные и почти бестелесные. И ожидающие. Интересно, кого они ждут? Или чего?

— Ну вот, скоро Таточка выйдет к гостям, — хлопотливо сообщила Апрель. Катя обернулась к ней и задохнулась от неожиданности. Спертый воздух забил горло, точно кошачья шерсть. Катерина давилась им, стараясь не раскашляться на весь этот извилистый склеп, но не отводила от Апрель глаз.

Весь вид Катиной спутницы неуловимо изменился. Уже в супермаркете эта женщина казалась чуждой окружающей действительности, впрочем, чуждость легко устранялась мыслью: «Ну и мода пошла!» Здесь и сейчас предположение насчет моды выглядело нелепым. Апрель была не «в образе по мотивам», а прямиком из двадцатых годов — от пышного эспри до каблуков рюмочкой. На Катиной спутнице были фильдеперсовые чулки! Не синтетика, обтягивающая ногу, будто вторая кожа — а крепко-накрепко забытая отрада модниц, с узором, обвивающим лодыжку, с шелковым блеском, с морщинками под коленями. Но самым удивительным было Катино отражение в мутноватом зеркале за спиной Апрель. Вещи и обувь, добытые с антресолей — немодные и все-таки носящие на себе явный отпечаток XX века, в один миг состарились на три столетия. Бриджи из джинсовых превратились в тафтяные. Камзол — сейчас никто бы не принял его за удлиненный пиджак — покрывало ручное шитье. В плечах он стал велик — похоже, вещь извлекли из чужого сундука, а может, и вовсе сняли с трупа истинного джентльмена. Доказательством тому служила умело заштопанная дыра на груди, посреди страшного бурого пятна.

Катерину бросило в жар. Осторожно, двумя пальцами она оттянула шейный платок (которого отродясь не носила). Так и есть. Двойная странгуляционная борозда с пятном от узла под ухом. Тебя повесили, Катенька. На рее или на виселице, по приговору суда или по приказу капитана, твое тело плясало в петле, а захваченная зрелищем толпа наблюдала твои предсмертные судороги.

— Этого не может быть. — Катин голос прозвучал хрипло, задушенно. Точно тело упорно напоминало сознанию о прошлых, неведомых жизнях.

— Но это было! — рявкнула Наама из полутьмы. Глаза демона горели от возбуждения. — Это было! Ты была свободна и шла куда хотела, брала что хотела — и платила за все! Вспоминай, Кэт, Шлюха с Нью-Провиденса, вспоминай, какой ты была!

— Наама! — произнесла Апрель. И тоже не своим голосом.

Этот новый голос казался чересчур велик для хрупкого тела женщины в платье из струящейся бахромы. Так могла разговаривать многометровая статуя паросского мрамора, веками равнодушно глядевшая в стену храма и ожившая при виде святотатца.

— Наама, — прогрохотала богиня безумия, тщетно стараясь смягчить тембр, — зачем ты ругаешь свое тело? Что нового ты узрела в человеческой попытке забыть и забыться?

— Мне они надоели! — прошипела кошка, опасливо втягивая голову в плечи и все же строптиво хлеща хвостом. — Из тела в тело — одна и та же история. Я стара и раздражительна, Лисси. Кому, как не тебе, знать это!

— Не обращайте внимания на юную торопыгу, притворяющуюся старухой, — обратилась Лисси к Катерине. — Вот нахалка — называет себя старой в моем присутствии! Она знает, что я никогда не сержусь, и пользуется моей добротой.

— Как же, воспользуешься тем, чего нет, — пробурчала Наама, прижимаясь боком к Катиной ноге. — Ее божественность любит поиграть в демократку…

— Ее божественность? — переспросила Катерина, увлекая кошку подальше от безмятежно улыбающейся Апрель. — Она здесь главная, не Таточка?