Олег Кулаков - Найденыш

— Да, испугался, — кивнул Зимородок. — Было это. Но увидел я тебя, а не упыря какого-нибудь клыкастого. А испугался я оттого, что ты меня по имени назвал.

— По имени? — Не понял я.

— У каждого мага есть имя. Тайное, которое знают лишь сам он да тот, кто ему помогает имя получить. Чаще всего это учитель. Узнать имя другого мага значит то, что маг этот в твоей власти окажется. Только демоны могут имена магов знать, но и то не все. Мое имя, например, ни одному демону не ведомо. Оно для меня самого загадка. А ты назвал его. Я сам таким образом могу с рыночным знахарем поступить: вытащить из него всю его подноготную. А ты со мной — как я с рыночным знахарем. Есть отчего забояться. Понял? Свои же страхи ты из головы выброси, ни к чему тебе дрожать. Ты маг, который магию Исполинов в себя принять может. Пусть даже частью, но может. Баюн тебе об этом и говорил.

— Не Баюн это был, — сказал я. — Баюница.

— Что — переспросил маг.

— Баюница, — повторил я и объяснил. — Девица баюнская.

Маг выронил изо рта травинку, которую жевал, и заморгал в удивлении, а потом прыснул со смеху.

— Ох, — выдавил он сквозь смех. — То-то она в лапнике сидела — чтобы я ей под хвост заглянуть не смог! — И захохотал.

Теперь удивился я: раньше от Зимородка я подобных шуточек и не слыхивал. А он, отсмеявшись, проговорил:

— Скажу Светлогору, пусть посмеется надо мной. — И вдруг помрачнел. Он помолчал немного, почесывая шею, а потом спросил. — Ну, что? Может хватит топать? В город все равно пешими не войти — ворота давно на запоре. Или ты под кустом ночевать хочешь?

— Можно и под кустом, — сказал я, посмотрев на небо. — Дождя, вроде, не собирается.

— Будет тебе, — отмахнулся Зимородок. — Давай-ка я тебе дам первый урок по магии. Подойди ко мне.

— Это какой же?

— Сейчас во дворце будем. Глазом моргнуть не успеешь, — сказал маг и взял меня за руку. — Хоть и сметлив ты, парень, и дар у тебя редкий, но тебе даже невдомек чего ты можешь, а чего нет. Попробуй представить свою комнату во дворце.

— А чего ее представлять? — не понял я. — Я ее и так помню.

— И хорошо, что помнишь, — сказал Зимородок. — Попробуй увидеть ее в уме. Можешь глаза закрыть — это помогает.

— Лады. — Я зажмурился, как он советовал. Но мне было нетрудно: моя комната во дворце встала передо мной как наяву.

— Так… так… — негромко бормотал Зимородок, зачем-то положив ладонь мне на затылок. — Хорошо. А теперь, Даль…

Я почувствовал в затылке тупую давящую тяжесть, но лишь на мгновение, а затем стало легко-легко…

— Понял? — весело спросил маг.

— Да, — шепотом ответил я. — Понял…

— Ну, тогда пошли.

— Ну-ка, полей мне на спину, — просит Ожерелье и наклоняется над лоханью.

Я, зачерпывая полный ковш, и выплескиваю его на голую спину капитана. Он крякает, коже у него на спине покрывается пупырышками.

— Давай. Лей. Не зевай.

Я черпаю из ведра и лью, пока ковш не начинает скрести о днище. Тогда я отставляю ковш, подхватываю ведерко и лью прямо из него. Ожерелье довольно кряхтит. Он разгибается и берет поданный мной рушник. И я вижу, что передо мной не Ожерелье, а Зимородок… Я изумленно оглядываюсь. Кто-то приближается ко мне, ступая по палубе «Касатки». Из-за мачты выходит какая-то баба в травяном сарафане. Я удивляюсь: баба на судне! Она подходит ближе, и я вижу, что у бабы голова не человечья, а кошачья с ярко-зелеными раскосыми глазами.

Кошачья голова раскрывает пасть и говорит голосом Три Ножа:

— Эх, мать их ящерица…

Я удивляюсь: чья мать? И просыпаюсь.

Комната во дворце высокородного смотрит на меня обитыми тканью стенами. Блестит, пуская дрожащие зайчики, колокольчик на шестиногом столе-пауке. С кресла свисает рукав рубахи. Я откинул одеяло и слез с кровати. Деревянные половицы приятно холодили босые ступни, а в светлых проплешинах на полу, куда падали солнечные лучи из окон, дерево было теплым. Натягивая рубаху, я бубнил под нос песню. Люблю я ее. Смешная она и куплет у нее один смачней другого. Сын Моря сочинил ее, по прозвищу Паленый. Дар гусляра имел и виршеплета. Эту песню любил Ожерелье напевать. Вчерашняя встреча с Баюницей скорее сном казалась, чем то, что по ночам мне Морок посылает. Но не сон это был. Не сон. И с Зимородком мы, считай, до зори проговорили. Многое он мне сказал, и я даже не знаю как с этим смириться. Как уложить в башке, что я — уже не совсем я? От одного этого в уме такая заварушка начинается. Многое, поведал Зимородок, мое беспамятство во мне наворошило: из-за него дар мой в магии очутился как бы в шорах; кое-что осталось, а многое беспамятство за семь замков заперло. Зимородок объяснил мне, что с шорами беспамятства он бы справился, только время на это потратить надо было — пока же плыли и на острове магу было недосуг. А когда я Изделие разбудил, то оно во мне таких узлов навязало, что он и не знал с какого бока ко мне подступиться, потому как магия Исполинов, ну и Баюнов тоже, иная, не людская, и они, светлые маги, о ней мало ведают — почитай, ни хрена и не знают. Баюница же сделала так, что Изделие меня в покое оставило, но сам я через пять годков никакого покоя знать не буду: потянет меня к Изделию неудержимо. А ежели к тому времени я в магии не поднаторею, то худо будет. Я спрашивал: почему? Зимородок мне ответил, что и рад бы объяснить, да я ни шиша не пойму. Пока… Я не поверил. Он стал объяснять. Я ни фига не понял. А, мать его ящерица…