Олег Кулаков: Нукер Тамерлана

…С этой точки зрения большой интерес представляют воззрения австралийских аборигенов, чья история, как утверждают, насчитывает 50 000 лет. А за это время многое можно было понять.

Австралийцы научились вводить себя в особое состояние, называемое полудремой. Но это не сон, а, скорее, погружение в “поток”, в котором человек фиксирует внимание на интересующем себя предмете или вопросе. Для достижения этого состояния аборигены принимают наркотические вещества или, чаше, практикуют песнопения, ритмичные движения под бой барабанов, религиозные ритуалы.

По представлениям аборигенов, “пространство-время” не единственная категория, как считают европейцы, а состоит из двух “потоков”. Один, непрерывный, мы воспринимаем в бодрствующем состоянии, а второй, опережающий первый, открывается в состоянии полудремы. Человек, как считают австралийцы, в этом состоянии включается во все времена и во все пространства, поэтому аборигенам удается точно угадывать будущее, мгновенно перемещаться на огромные расстояния и видеть то, что происходит на большом удалении.

Ветерок… Его дуновения похожи на ласковые прикосновения женских пальцев, сухих и горячих. Ерошит волосы, гладит щеки; и от каждого касания по телу пробегает сладостная дрожь.

Сознание вернулось к Дмитрию сразу и полностью. И вместе с ним навалился страх, потребовавший застыть — не шевелясь и обмирая от ужаса, причиной которому все тот же жаркий ветерок. И еще — принесенный им терпкий запах. Запах громадного, открытого всем ветрам и дождям пространства.

Не может быть! Такого просто не может быть!

Придавленные весом тела камешки впивались, словно мстя за то, что на них посмели улечься. Особенно досаждал один, явно вознамерившийся просверлить брюшные мышцы, воткнувшись чуть пониже диафрагмы. Но приходилось терпеть, сохраняя спасительную неподвижность.

Солнце палило нещадно — невидимое солнце, под жаркими лучами которого нестерпимо горела спина.

По шее теплыми струйками стекал пот, собираясь на подбородке. Лицо тоже взмокло, капли пота щекотали губы. Хотелось облизать их, снять эти щекочущие капельки. Но нет. Ни единого движения — даже дышать надо стараться очень ровно и неглубоко.

Откуда-то извне пробилось невнятное, назойливое жужжание — словно какое-то крупное насекомое кружится, не решаясь сесть. И стоило так подумать, как шею ожгла резкая, жалящая боль.

В следующее мгновение Дмитрий уже стоял на коленях, прижимая ладонь к укушенному месту и чувствуя, как под пальцами вспухает волдырь. От резкого движения накатила тошнота, заставив желудок содрогнуться в спазме. Рот наполнился кислым привкусом желудочного сока — оно и неудивительно, ведь со вчерашнего вечера он ничего не ел. Позывы ко рвоте следовали один за другим; желудок с болью плющился в животе, словно его сдавливал незримый великанский кулак. По спине текли струйки холодного пота, ледяного даже под палящим солнцем. Наконец взбунтовавшаяся утроба решила успокоиться. Дмитрий осторожно поднял правую руку и вытер рот — тыльная сторона ладони сразу стала влажной и клейкой. Передернувшись от отвращения, он захотел обтереть кисть. Платок лежал в заднем кармане. Не открывая глаз, Дмитрий потянулся туда, но рука непроизвольно отдернулась, вместо ткани коснувшись обнаженной кожи.

Он не выдержал и открыл глаза. И сразу сощурился, ослепленный ярким светом солнечного дня. Взгляд застлали прыгающие черные кляксы. Когда их мельтешение наконец прекратилось, Дмитрий увидел собственные бледные ноги, покрытые редкими белесыми волосками. Дмитрий медленно осмотрел себя — он был гол, как новорожденный.

Тошнота отступила, но оставила головокружение. Так и тянуло снова лечь ничком. Рот был полон горькой слюны. Дмитрий сплюнул и вытер губы о голое плечо. Он смежил было веки, но тут же снова открыл глаза, потому что земля под ним закружилась вдруг с неимоверной скоростью. И снова сжало желудок.

Хоть бы снова потерять сознание! “Неужели галлюцинации при наркозе могут быть такими реальными? — подумал он. — Все! Больше никакого общего наркоза! Никогда в жизни!”