Алексей Федоров - Полигон

Девушка сидела на коленях рядом со связанным Антоном и гладила его по голове забинтованной ладонью. Тот довольно пускал слюни, расслабленно улыбаясь.

— Не надо больше кричать, пожалуйста. Ты меня пугаешь… Кто здесь?

— Это я, Таня. Всего лишь я… — Девушка облегченно улыбнулась. Ее глазницы скрывал бинт, еще один прикрывал зашитую щеку, и Миша с болью вспомнил ее прежнюю улыбку — светлую и открытую.

— Ты меня напугал. Обними меня, пожалуйста… — Миша протянул к ней руки, и Таня прижалась к нему, доверчивая и беспомощная. Сердце парня зашлось от нежности и жалости. — Тебе… Тебе не противно?.. Теперь, со мной…

Миша не дал ей договорить, заставив ее замолчать поцелуем.

— Нет, не противно. Я тебя люблю.

— Любишь или жалеешь? Если тебе меня жалко — уходи. Незачем тебе жизнь портить с калекой.

— Глупыш… Не болтай ерунды. — Голос его дрогнул. — Естественно, мне очень жаль. Но я люблю тебя, слышишь?

— Ты что, плачешь? — Она нашла его лицо, провела кончиками пальцев. — У тебя на щеках что-то липкое…

— Это кровь, Танюша. Всего лишь кровь.

— Ты ранен?

— Нет. Это не моя… — Он боялся следующего вопроса, но Таня все поняла и снова спряталась у него на груди.

— Кольчуга…

— Да, да, сейчас сниму…

— Не надо. Не отпускай меня. Я боюсь одна. Просто держи…

За стенами палатки все так же тихо лежала ночь, под покровом которой осталось растерзанное тело Сергея.

Три костра во тьме, пятнадцать перепуганных людей… Три шарика света, разделенные полупрозрачной черной дымкой. И молчание — а о чем говорить? Зачем слова, когда и так все ясно… Ольга и предположить не могла, что для нее все кончится так страшно и неожиданно. Естественно, точно знать она не могла, но очень надеялась, что доживет до преклонных лет, у нее будет несколько детей, внуки, небольшой домик за городом, и в нем обязательно будет камин, чтобы долгими зимними вечерами, погасив свет, сидеть, укрывшись пледом, и смотреть в огонь, прислушиваясь к песням ветра, звучащим в трубе. А вокруг дома — небольшой сад, чтобы каждое лето в нем росли цветы, не важно — какие. И неизвестно почему, ей очень сильно хотелось, чтобы над окном ее спальни устроили гнездо ласточки.

Вместо этого — полигон, черный туман и пробирающая до костей холодная сырость. И смерть, сужающая круги у огня, предвкушающая добычу. Ольга никак не могла отделаться от ощущения тяжелого взгляда, направленного в ее спину. Она обернулась…

— Что, Оль? — Паша с беспокойством посмотрел на поднявшуюся девушку.

— Паш, давай пересядем. Я не могу, когда эта темнота за спиной. Мне страшно.

Паша без пререканий встал, поднял с земли свою куртку, на которой они сидели вдвоем, встряхнул ее и расстелил по другую сторону от огня — внутри треугольника. Ольга опустилась на нее, но, несмотря ни на что, ощущение не исчезло. Кто-то смотрел на нее из темноты, девушка чувствовала это кожей.

Воздух над костром дрожал, и, возможно, поэтому ей показалось, что мрак шевельнулся. Но в груди застыла ледяная глыба, стало трудно дышать…

Нет, не показалось.

В темноте что-то блеснуло. Ольга с криком вскочила и спряталась за спину Паши.

Парни тоже повскакивали со своих мест, хватаясь за оружие, вглядываясь до рези в глазах во тьму. Спустя секунду к ним присоединились игроки от других костров, и немногочисленная группа ощетинилась мечами.

Во мраке что-то блестело. Ровный, неподвижный отблеск огня на полированном металле.

— Эй, кто здесь? Выходи! Тебя заметили! — Голос Дениса явственно дрожал. В ответ донеслось какое-то неразборчивое бурчание. Отблеск дрогнул, и послышалось лязганье металла о металл. Судорожные движения человека, закованного в доспехи.

Он вышел на свет — и люди отпрянули. Лицо «айзенгардовца» было перекошено мышечным спазмом, челюсть уехала куда-то к уху, один глаз выдавило из глазницы, и он висел на растянутых мышцах, перекатываясь по щеке при каждом движении. Из носа и ушей тянулись струйки крови, капающие на блестящие латы. Сама голова сидела на шее под каким-то немыслимым углом, то, что еще цел спинной мозг, казалось чудом. Воздух с хрипом проходил сквозь передавленную гортань. Все остальное тело было также перекручено под невероятными углами, при движении он подскакивал на единственной неповрежденной ноге, вторая была развернута в суставе на сто восемьдесят градусов. Так дети собирают конструктор: не важно, что нарисованный на коробке образец немного не такой, — играть ведь можно… Кирилла стошнило. Единственный глаз бедняги блестел невыносимой болью — он был в своем уме и все прекрасно осознавал.