Элеонора Раткевич - Время серебра

Шестнадцатилетний Гийомет был несказанно горд возложенной на него миссией. Он и держался с достоинством, и оделся с превеликим тщанием, чтобы не посрамить отца — сплошной черный бархат, и никаких доспехов, дабы не оскорбить олбарийцев недоверием… Господи, уж лучше бы оскорбил! Оскорбление можно и пережить, а вот удар ножом — нет… удар ножом в не защищенное доспехами тело… Джей стоял ближе всех, и он первым понял, что сейчас случится непоправимое… убийц было двое, и Джей успел обезоружить одного из них — только одного, а потом рванулся наперерез, и второй нож, нацеленный в грудь Гийомета Троанна, вместо Черного Волчонка по самую рукоять угодил в самый надежный из всех щитов… в живой щит по имени Джей де Ридо… Джей тоже не надел доспехов, как и все они, чтобы не оскорбить недоверием Гийомета Троанна… во имя всех святых — за что? За что?!

Рана в живот была отвратительной — широкая, с неровным развалом. В таких случаях лекаря вместо того, чтобы добить раненого, велят надеяться на чудо… но чудес, прокляни их Создатель во веки веков, не бывает! Во всяком случае, таких чудес. Джей умирал почти сутки — в бреду, в горячечном забытьи. Джеральд держал его за руку, и Гийомет тоже… и когда Гийом де Троанн, мигом позабывший о мнимой своей ране, вошел в комнату к умирающему де Ридо, Гийомет даже не шелохнулся.

Троанн умел платить свои долги — всегда и во всем. Да и не в одних долгах дело. Оспа, которая в одночасье унесла и жену, и троих старших детей Троанна, пощадила только маленького Гийомета. Единственного оставленного ему ребенка Гийом де Троанн любил беззаветно, и во имя человека, за жизнь его сына отдавшего собственную, Черный Волк был готов на многое. Он заключил не перемирие, а мир — щедрый, ясный и надежный, как улыбка Джея де Ридо, не чинясь и не торгуясь, принимая любые условия. Ну а ледгундцам, подославшим убийц, чтобы сорвать переговоры, не поздоровится — потому что Черный Волк Троанн еще никогда и никому не оставался должен. Ледгунд еще заплатит за Джея де Ридо полную цену. Но даже самая кровавая плата не заставит Джеральда забыть мертвое лицо Джея, его белые губы и густо залитую кровью лютню… он распорядился похоронить ее вместе с де Ридо, как будто этим можно было что-то изменить… как будто музыка, ушедшая в могилу вместе с музыкантом, могла с того света донестись до слуха оцепеневшей девушки с мертвыми глазами…

— Бет… — сдавленно произнес Роберт де Бофорт. — Она… они с Джеем были обручены…

Да… немудрено сойти с ума от горя по такому жениху, как Джей де Ридо.

— Как тебе не стыдно лгать Его Величеству? — обрушилась на сына непробиваемая леди Элис. — Какое еще обручение! Фантазии, девчоночьи бредни! Бет просто наслушалась чувствительных баллад — вот и вообразила себе неземную любовь.

Джеральд на мгновение прикрыл глаза. Пресвятая Дева, Матерь Божия, взмолился он, дай мне сил.. дай мне сил не удавить это злобное создание!

Берт твердо взглянул на мать.

— Бет и Джей обручились, — отчеканил он. — И я был свидетелем обручения.

— Ты мог быть свидетелем чего угодно! — Джон де Бофорт наконец-то обрел голос. — Это совершенно безразлично. Подумаешь — всего-то навсего младший сын! Мы никогда бы не выдали Бет за жалкого безземельного дворянина.

Берт побледнел.

— Безземельного? — переспросил Джеральд и улыбнулся — широко и мстительно. — Ни в коем случае. Останься де Ридо жив, и с этой войны он вернулся бы графом.

Вот это леди Элис проняло! Она аж позеленела от мысли, что мерзавка смерть ухитрилась-таки отбить у Бет, как оказалось, очень даже выгодного жениха — а другого такого не скоро и сыщешь… впрочем, если постараться…

Будь проклята леди Элис со своим супругом! Навряд ли Бет перепало хоть что-нибудь, кроме коротких тайных свиданий… а потом долгого ожидания и надежды… надежды, которая никогда не сбудется, потому что Джей мертв, мертв окончательно, бесповоротно, потому что чуда не случилось, и Джей покинул ее, как самого Джеральда покинула Дженни — навсегда…

При мысли о Дженни стеснилось в груди. Джеральд сжал челюсти до желваков на скулах, чтобы удержать слезы: как всегда, стоило ему только вспомнить Дженни, и он вновь увидел ее будто воочию — не такую, какой она была в смертный час, а ту Дженни, какой она была в самый первый их день, робкую, удивительно хрупкую, увидел ее голубые глаза, бледное лицо, ее тонкие руки, с которых еще не сошли мозоли от постоянной работы — и не такие руки можно изуродовать, если каждый день запаривать корм для кур, разносить тяжеленные подносы и мыть полы со щелоком…