Виктор Харп - Беглец

Мир возвращался бессвязными фрагментами.

Помнился ветер. Такой сильный, что невозможно дышать.

Потом — тишина и тьма, пахнущая затхлостью и древним страхом. Под землей не бывает ветра. Я узнал запах Лабиринта. Тьма провела меня по нему. Или кто-то еще? Я не мог вспомнить.

Новый фрагмент: заваленная каменными обломками лестница и железная плита наверху. Тьма не любит громких звуков. И Тьма знает, куда положить мою ладонь, чтобы сработал рычаг. Я и есть — Тьма.

Плита опустилась с жутким скрипом, резанувшим по ушам. Открылся ход в смутно знакомый зал, заставленный шкафами с книгами. Глаза заслезились от света: отвык. Шаг вперед, и Тьма, выбросив меня в мир, отхлынула. Я задохнулся, как рыба, выброшенная на берег.

Пока пытался осознать, где нахожусь, — наткнулся на шкаф. Посыпались книги, свитки. Перешагнул. Поймал падающий на голову манускрипт. Мои ладони — широкие, в мозолях и с обломанными ногтями — показались чужими. Слишком взрослыми. Я помнил себя, каким бежал в Лабиринт — семилетним мальчишкой. Помнил кружевные манжеты рубашки и нежную кожу, вспухающую волдырями после тренировки на деревянных мечах. Я не помнил, когда и как вырос.

В просвете между шкафами виднелась высокая двустворчатая дверь. Спотыкаясь, я побрел к ней. Внезапно створки с треском распахнулись. Ворвались какие-то бескрылые существа с мечами, в нелепой одежде. Они что-то кричали, но я их не понимал. С трудом вспомнил, что это люди. Люди мира Подлунья.

Спрятанный в потайном кармане нож я не успел достать. Опрокинул шкаф на одного мечника. Второму швырнул в лицо толстый фолиант, и поднял выпавший из рук стражника клинок. Нападающих стало больше, крики громче, от воплей заболели уши.

Удар сзади в ногу — я упал, покатился. Меня все-таки достали мечом, вошедшим глубоко в подреберье. В спину. Рана не смертельная, переживу. Человек не пережил бы.

Но я — не человек.

Глаза начало жечь, мир окрасился багровым. Я полоснул взглядом по стеллажам. Старые пергаменты вспыхнули охотно, дружно. Густо повалил вонючий дым.

Какой-то дурак разбил витраж мечом, и пожар мгновенно превратился в огненный шквал. Напавшим стало не до меня. Люди пытались спастись бегством и не проверили, насмерть меня зарубили или нет.

Еще фрагмент: очнулся от грубого толчка и резкой боли — меня бросили на что-то твердое и холодное. Осторожно приоткрыл глаза. Я лежал в телеге с обгоревшими трупами. И мои ладони тоже были обугленными.

Боли не чувствовалось. Подняться не смог.

Телега дернулась, заскрипели колеса. Долетел чей-то негромкий разговор на смутно знакомом языке — когда-то я его знал, но смысл слов пока ускользал.

При тряске на ухабах почувствовал лед металла, врезавшегося в бедро. Нож остался при мне. Хорошо. Мой "труп" даже обыскать побрезговали. Что найдешь у обгорелого оборванца? Опять повезло.

Небо выглядело странным. Серым, бугристым и низким. Это тучи, — вспомнил. Надо мной проплыла коричневая ветка с мелкими зелеными листьями. Еще одна… И этот рассеянный свет сквозь тучи — желтовато-белый… Давно забытый свет. Очень давно. Я его не видел с семи лет.

И вдруг словно барьер лопнул — я осознал, о чем говорят двое могильщиков, сидевших на волах. О пожаре во дворце и черном море в столице. Значит, язык я не забыл.

Мы удалялись от холма, увитого цветущими террасами и увенчанного белыми зубцами строений. Над одной башней поднимался густой черный дым. Я узнал императорский дворец. Вспомнил название города — Нертаиль, столица Ардонской империи. Здесь я родился когда-то. И звали меня Райтегор, принц Ардонский.

В следующий раз очнулся от падения. Меня бросили в яму, доверху заполненную мертвецами, и уехали за следующей партией. У рва стояли бочки — трупы полагалось сжечь во избежание эпидемий. Значит, в империи сохранился какой-то порядок. Вот только количество мертвецов ужасало. Я выбрался из рва и полз, пока не иссякли силы. Случилось это довольно быстро.

Потом долго лежал, почти неотличимый от могильного холмика, пытался прогнать боль и сосредоточиться. Получалось плохо. Никак не получалось, если быть честным. В голове не задерживалось надолго ни одной мысли. Тело болело страшно, словно ни одной кости не осталось в целости. Кровь из рубленых ран не шла. Я же не человек.