Николай Толстой - Пришествие Короля

— Будь это так, — ответил аббат Мауган, — то на всей этой земле не было бы нынешних напастей. Король Кустеннин Горнеу во всем рьяный христианин, кроме, боюсь, своих мыслей и деяний. Всего несколько лет прошло с тех пор, как он во главе шайки этих беззаконных разбойников, что стоят внизу, ворвался даже в церковь нашего монастыря здесь, в Роснанте. Два принца королевской крови, внуки Герайнта маб Эрбина, все преступление которых только в этом и заключалось, искали укрытия в объятиях матери нашей церкви. Я своими глазами видел, как король Кустеннин вышиб двери и убил этих двух несчастных юношей прямо у святого алтаря. Их изрубили в куски, их королевская кровь запятнала даже покров алтаря и распятие самого Христа! И лишь когда он, погрузив меч свой глубоко в тело каждого из юношей, удостоверился, что они оба мертвы, лишь тогда он, как второй Ирод, покинул церковь, оставив нам собрать их разбросанные останки и с любовью похоронить их в освященной земле. Господь в свое время отомстит за это преступление, поскольку, как говорится в псалмах: «Я убью и Я же воскрешу, Я раню и Я же исцелю, и никто не минет руки Моей». Но пока это время не настало, у нас нет другого выбора, кроме как склонить головы пред гордым тираном.

— И что мне теперь делать? — в отчаянии вскричал я, поскольку аббат торжественно встал и, перекрестив лоб моей матери, приготовился покинуть комнату.

— Сын мой, — печально ответил он, — здесь мы со Святой церковью бессильны. Будет так, как пожелает Господь. Возможно, тебе повезло, что ты так скоро покинешь эту полную разврата землю. Все, что я сейчас могу, так это дать тебе бесценный дар крещения, чтобы, если случится самое худшее, ты сразу же попал бы на небеса, чтобы вечно пребывать с Господом и святыми Его.

Все это, как ты понимаешь, не слишком обнадеживало, хотя я и видел смысл в словах этого доброго человека. Конечно, что бы ни случилось, крещение должно было совершиться. Но когда эта мысль пришла мне в голову, холодный страх заполз в мое сердце. Если короля Кустеннина и его воинов я просто боялся, то предстоящее крещение вселяло в мою душу безумный страх. Почему? Неужели я был проклят навеки или мое ужасное положение так смешало мои мысли, что я просто не понимал, чего хочу? Что-то шевелилось на дне моего сознания, как будто погребенная там мысль пыталась выбраться наружу. Я попытался ухватиться за нее, какой бы она ни была, но, прежде чем я успел это сделать, аббат Мауган прервал мои размышления. По улыбке на его лице я понял, что он догадывается о том, что творится у меня в душе.

— Хорошо, хорошо, сын мой, — ласково прошептал он. — Возможно, нам лучше оставить сейчас этот разговор. Я вернусь проведать тебя утром, и мы сможем еще поговорить.

От этих слов мне заметно полегчало, и не в последнюю очередь потому, что я понял, что завтра утром буду еще жив. Конечно, сказать, что этот добрый человек вряд ли что знал по этому поводу, значит ничего не сказать, но в моем положении и за соломинку ухватишься.

Мой друг бросил на меня последний, испытующий взгляд и отвернулся, чтобы постучать в дверь. Послышалось лязганье засовов, дверь открылась ровно настолько, чтобы выпустить моего посетителя. Затем дверь с грохотом закрылась, и снова ее прочно заперли. Я остался наедине с матерью. Мысли мои были в совершенном беспорядке. Мать металась в лихорадке под одеялами, и мне казалось, что ей очень худо. Мне было жаль ее, но, чтобы быть честным до конца, я как-то отстраненно смотрел на нее. Хотя именно она недавно родила меня, у меня было странное ощущение, что я просто прошел сквозь нее, что она послужила лишь орудием или средством моего появления на этом свете, и не более. Мое зачатие и рождение произошли не в этой мрачной комнате, в этом я был уверен. По крайней мере если это и произошло здесь, то не так, чтобы это имело для меня хоть какое-нибудь значение. О, Боже, чувствую, я объясняюсь не так ясно, как мне свойственно. О, Опора моя, Ясное мое Око, это Тебе все ведомо, и, несомненно. Ты объяснишь все, когда Тебе будет угодно!

В последующие двенадцать дней я был предоставлен самому себе. Пришли женщины и забрали мою мать, которой, как они объяснили в ответ на мои протесты, будет предоставлен надлежащий врачебный уход в монастыре Роснант, один из монахов которого славился как искусный лекарь. Это было правдой, я узнал это от самого аббата Маугана. Моя мать в свой срок поправилась, а о ее зачарованном котле я, может быть, еще расскажу.

Прежде чем я продолжу, я должен кое о чем упомянуть — я мало уделил этому внимания, хотя это потом сыграло важную роль в моей небезынтересной жизни. Добрый аббат снова укрыл мою мать, и женщины приготовились поднять ее и переложить на носилки. Все столь же заботливый, он благословил ее, коснувшись распятием четырех углов ее постели. Вдруг он вскрикнул — когда мою мать, все еще мирно почивавшую, подняли с кровати, он увидел, что на простыне она оставила некую вещицу. Я увидел это, но в то время я не понимал, что это такое. Я услышал, как аббат Мауган вздохнул и что-то удивленно пробормотал. Затем, позаботившись, чтобы женщины не заметили того, что он делает, он спрятал это «что-то» в складках своей рясы и поспешил вслед за ними прочь из комнаты, бросив, однако, на меня многозначительный взгляд.