Владимир Ильин - Восьмой зверь

Некоторое время я мешкал, вновь поддавшись сомнению: быть может, стоит ограничиться лишь первым ритуалом, что обещал здоровье и быстрое заживление ран?

— Даже не думай, — не раскрывая глаз, произнесла Тина, уже лежа на половинке одеяла, словно услышав мои мысли.

— Пусть будет так, — вздохнул, решаясь, и затянул первые слова-ключи ритуала.

Неожиданно ожила пластинка в моей груди, одарив теплом. Хороший знак — решил я и успокоился. Произносимые фразы обрели глубокое звучание, жесты складывались проще, естественнее. Ритуал промчался полузабытой песней, поднявшейся из глубин памяти. С последней терцией Тина уже спокойно дремала — грудь размеренно поднималась, кожа оставалась сухой, без признаков жара, не было теней под глазами и других признаков болезни. От сердца ощутимо отлегло. Слегка помешкав, затянул второй ритуал — и тут же чуть не сбился на второй фразе: тепло из пластины на груди исчезло, словно огонек погасили. Слова и жесты давались труднее, изрядно выматывая, словно катил прямо в лицо штормовой ветер, незримый и неощутимый, но выматывающий волю как бы не сильнее. По лбу покатился пот, застилая глаза, в правой руке появилась легкая дрожь переутомления, но я добрался до последней строчки, замер на десяток секунд и устало опустил руки. Так и сидел, пока стон боли не заставил броситься к Тине, подхватить ее на руки, аккуратно разместив голову на своих коленях. Девушку бил озноб, по телу волнами проходило нечто, перекручивающее мышцы, изменяющее, рушащее старое и созидающее новое. Я сжимал ее в объятиях, удерживал руки, не давая расцарапать себе лицо от боли, чувствовал, как бьется тело, изменяемое магией, и благодарил создателей ритуала за благостное беспамятство, что заберет с собой память. Еле успел поймать момент, когда серебряная пластинка раскалилась, готовясь пройти сквозь кожу, — я успел разорвать цепочку и аккуратно поправил медальон, чтобы после завершения ритуала от него не осталось следа на коже. Небольшой прямоугольник словно протаял сквозь кожу, не раздвигая ее, но проходя сквозь. К счастью, в этот раз не было крови, не было той грани между жизнью и смертью, на которую некогда встал я сам из-за неполного ритуала. Через полчаса волны на теле исчезли, а вместе с ней ушла и боль, но сон оставался беспокойным, словно в горячке тяжелой болезни, со вскрикиванием имен и бессвязных фраз. Я аккуратно переложил Тину на середину кровати, убедился, что она не упадет, и вышел из комнаты. До утра оставалось не так и много времени — первый ритуал, если верить часам, занял без малого четыре часа. По внутренним ощущениям — и часа не прошло.

— Как она?

Джейн обнаружилась на кухне, полусонная, воюющая с остатками тортика.

— Все хорошо. — Я подошел к ней справа, нагнулся и выудил открытую бутыль с вином из-под стола.

Треть емкости за такое время — не так уж и много.

— Переживала, — смутилась она, отворачиваясь.

— Твоя очередь.

Все повторилось второй раз, так же, с теплотой в груди на первом ритуале и болью, мучительным сопереживанием на втором. Уже алел рассвет за окном, когда две беспокойные красавицы уместились по соседству на кровати, разделенные холмиком свернутого в несколько раз одеяла — на всякий случай. Я лег у них в ногах, чутко присматривая за ними: спать мне сегодня было нельзя.

Так и лежал, ожидая наступления нового дня, гадая — уйти сегодня или подождать пару дней.

Когда малая стрелка часов уверенно пересекла половину расстояния между цифрами «девять» и «десять», в дверь уверенно постучали. Время на раздумья, подаренное нам, завершилось.

— Кто там? — приподняла сонную головку Тина и собралась было встать с постели.

Чуть от радости не вскрикнул — с ней все хорошо!

— Лежи, я открою, — шепнул ей, чтобы не будить Джейн, и осторожно прокрался в гостевую, притворив за собой дверь комнаты.

На пороге нетерпеливо переминался с ноги на ноги старый знакомый храмовник, протиснувшийся внутрь, стоило немного приоткрыть дверь.

— Поместье Белое Поле, с землями на дневной пеший переход вокруг. Речка, две деревушки, озерцо, — хлопнул он солидной кипой документов по моей груди, заставив прижать их рукой. — Доволен?

— Секунду, — зевнул я, изображая сонливость, и переместился к столику для вдумчивого изучения. — Где виза нотариуса?

— Печать храма, — ткнул он в серебряную печать с волчьей пастью на первом листке. — Нотариус не нужен.

— Возможно, но мы люди недоверчивые, темные. Вы уж ради нас поставьте ее, пожалуйста, — как можно мягче попросил я.