Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

Словно ночь еще и не ушла, а в небе уже — безмолвные тени летают. Никогда, никуда… Мне страшно, да? — нет, все же нет; я разучился бояться, я уже не умею. Как будто сон закрывает глаза и говорит: успокойся, все в норме. Треволнения оставь наивным; ты, кто уверовал в себя сам, тем да будешь иметь силу. А оставишь веру на мгновение — тогда и мы оставим тебя. Не вздумай…

Казалось, я шел к луне через чистое небо перед рассветом. Тихо было вокруг, я хотел испытать силу: сколько мне хватит лететь? (А все летел и не останавливался). Там, на луне, они встретили меня и сказали вернись. Еще рано тебе сюда; мир твой, мы сами сказали это, но не торопись. Вначале попробуй на земле, если ты настоящий. Тебя ждут, не задерживай тех, кто ждет тебя там. Сердца их болят, они устали, Даэмон…

Даэмон? Это странное имя, шутки ради заменившее мне все и себя самого, отравившее небо смутными догадками, передоз… как наркоманский передоз вонзенное в больные вены этого мира, чтобы опрокинуть его совсем. Мне надо быть… Я уже кому-то должен, чья-то вера заставляет меня совершать неуверенные мои поступки… дурацкие такие. Быть безжалостным. Это трудно, когда вокруг моей непонятной дороги тени тех, кто ближе мне чем я сам. Но все же… я должен идти. Мой Лорд, где ты? Опять и опять и опять я пишу тебе письма, как Дардаэдан любимой, оставляя их где можно, и ты их читаешь (верю). Не говори мне, что «мудро молчишь». Мудрость — оставим ее этим всяким, мы же с тобой не были мудрыми, мы были дети малые. Невинные, смелые. Разжигающие огонь где нельзя. Но, честно, спроси меня кто сегодня: хочешь, чтоб все обернулось, как было? я отвечу нет. Меня ждет город Владимир, рядом со мною — еще больше поседевший хранитель Страшного дара, он сам не свой от моих безумных дел… я-таки открыл себя вражьим тварям, и получил от них. Мне пришлось дать первый бой еще там, в Полесье, где законы войны никак не позволяли. Но кто я, чтобы играть по их правилам? Они сунулись и ушли ни с чем… и я уж постарался, чтобы их к тому же стало несколько меньше.

Неотступно шли они по нашим следам до самой Москвы, где мы растворились в хитросплетении улиц и миазмов и они тоже, казалось, отступили. Ушли — выжидать.

— Потери наши минимальны, Даэмон. Пора начинать все по-настоящему.

Я взглянул ему в лицо, надломленной усмешкой искривив то, что было в зеркале напротив. Темный бархат портьер дышит неслышно, кто там, кто?.. Я ведь знаю…

А еще пришли двое. Сказали — странники, но мне ведомо, откуда они. Первый — невзрачный на вид тип в сером плаще — странно подумать, он весь будто из другого совсем времени… Второй — высокий, с перевязанным глазом, звать его Амаль Осман, говорят, он страшный маг.

— Брат Люцифер, — спросил первый, — скажи, долго ль нам ждать?

— Совсем не надо; начинайте, — ответствовал я.

— Позволь тогда оставить тебе вот это, — он положил на пол сверток, не касаясь моих рук, — оно поможет тебе добраться туда, куда ты хочешь.

Я едва не рассмеялся. Откуда ты, дылда сатанинская, знаешь, куда я хочу?

Когда я ехал в Таллинн с Даэмоном, помню, оставлял родной город в смутном ожидании, ожидании не поймешь чего. По радио — «Трансильвания беспокоит», на лицах молодых друзей — злые усмешки… И чего им всем надо? Потом Даэмон стремительно исчез и пришлось мне добираться домой одному, в скуке и унынии. Но дома, где не был я недолго, все было пугающе незнакомо. Это я почувствовал еще на Комсомольской площади, будто в воздухе что-то сгустилось недоброе. А ведь он здесь, подумалось мне. Я уже знал от знакомых, что Даэмон играет в свою страшную игру. Более того — рассказывали (слухами земля полнится), что его пытались задержать в Белоруссии и он уходил потаенными тропами, как в фэнтези дешевой (фу, ненавижу). И еще говорили, будто в окрестностях Могилева он занялся воскрешением мертвых — делом недозволенным смертному. Будто он вызвал неупокоенные привидения двух… Раздался удар с неба, издалека. Налетели духи злые, аки птеродактили, но ему дано было их сжечь. Ему многое теперь давалось, он и сам, думаю, удивлялся. Вот какое чудо ходячее получилось из моего театрального знакомца. Мне еще хотелось увидеть его друга, этого бой джорджа, но он, говорили, совсем исчез.