Сергей Дунаев: Приговоренный к жизни

— Любовь — она как одно мгновение между «я хочу тебя…» и ее ответом. Любым ее ответом… Если «да» — то чего еще? «Нет»… — значит, только мучаться головной болью и курить. Но, по-любому, дальше уже не любовь. Интерес быстро проходит, когда становится скучно, и я уже не знаю, чего мне надо…

— Ты так циничен, брат мой?

— А ты так наивен? Ветер бросил листья нам в лицо. Осеннее небо, перелетные птицы, тоска за облаками… Мне показалось, что Даэмон отвлекся от своих многоумных рассуждений и воззрился на Ратушную площадь, где мы и сидели с ним уже битый час. Было скучно и оттого мы просто говорили. Ни о чем, о любви… Просто чтобы занять время, нет, не больше. Этот хренов продюсер, как, мнится мне, совершенно верно назвал его Даэмон, и не думал появляться, а мы провели в Таллинне уже половину дня.

— Он, хрен собачий, и не придет, — резюмировал Даэмон, выпуская клубы дыма сигарет «Парламент». Так, словно было ему все равно. Сорваться из Москвы неведомо куда, отменить съемки, а мне еще и спектакль, потратить деньги на билеты, на гостиницу, на все прочее убожество…

— Пошли гулять, — сказал он, вставая, — мне надоело.

— А если все же придет? — спросил я безо всякой надежды.

— Видеть его не хочу, — потянулся Даэмон за новой сигаретой. Мы отправились гулять по древним камням Рявяла, по его любимой Пикк Ялг. Даэмон знал этот город и хранил где-то на его бесконечных перекрестках что-то непонятное мне, но ему родное. Он был мне хорошим проводником. К вечеру моя досада оставила меня, я рад был тому, что все же выбрался в Таллинн, пусть так бездарно. Зато когда еще можно спокойно и безмятежно погулять…

— Что ты предполагаешь на вечер? Он не сразу ответил. Впервые я подумал, что навязываюсь ему в спутники теперь уж точно безо всякого на то основания. Но Даэмон не собирался бросать меня одного в незнакомом городе:

— Пойдем на Раннамяэ в один ресторан. У меня там… в общем, давняя история. Я не расспрашивал его, но видел, он заметно погрустнел и почти не говорил ничего всю дорогу. Меж тем хотелось уже и есть, оттого идея посетить подобное заведение казалась мне как нельзя более уместной. Если вы бывали в Таллинне осенью, вы, должно быть, помните прощальное великолепие его золотистой листвы, колокольный бой его каменного сердца, его небольшие улицы, наклоненные к небу, его пронзительные готические шпили, его вечернее дыхание в унисон с каким-то едва слышимым… И море, серое и безбрежное, безнадежный поцелуй под туманом холодного балтийского неба, птичьи стаи, потерянные в этом небе навсегда… Даэмон мог ходить здесь с завязанными глазами и бесконечно. Он, казалось, не обращал внимания на дорогу. Я спросил его, как долго он планирует задержаться и есть ли смысл искать того продюсера с труднопроизносимой эстонской фамилией. «Завтра я уеду, наверное…» — вздохнул он, и ничего больше не сказал. Место, куда он привел меня, оказалось маленьким кафе. Народу здесь было совсем немного и оттого стало пронзительно тоскливо, спутник, утром развлекавший меня своей циничной болтовней, совершенно замкнулся и только иногда поднимал глаза к потолку, пытаясь сделать так, чтобы слезы его закатились обратно. Мне было неудобно смотреть, как он плачет, я постарался уйти, сказав, что погуляю, а вечером приду в гостиницу, но он опередил меня: