Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Даэмон, — сказал он мне, — у меня дурное предчувствие. Я не буду с вами играть. Я встал и пошел по крыше. Что-то случилось со мной, что-то за непонятные чувства томили меня… Я весь словно горел, меня тряс озноб, но едва он сказал это, как я успокоился. Почему-то я не должен соперничать с ним ни в чем, понял я. Со мной это случилось впервые в жизни, но, видит бог, я быстро успокоился.

— Что с вами, Даэмон? — спросил он, — вы похожи на призрак.

— Правда…

— Вы так странно смотрели на меня…

— Не знаю в чем дело, поверьте. Дело не в вас.

— Можно и на ты…

— Не в тебе. На меня просто нашло что-то чудное, ты прав, играть нам не стоит. Можно просто погулять по крыше. Я чувствовал, что теряю контроль над собой, а этот человек его, напротив, приобретает… Наверное, он знает что-то, подумал я. Впрочем, все это, возможно, результат переутомления…

— Странно, Даэмон, мне кажется, вы постоянно лицедействуете…

— Отчего же? — я попытался улыбнуться, получилось кисло.

— У вас глаза такие отсутствующие, смотрите вы совсем не сюда… и глаза ваши — печальны.

— Верно, я и не говорю, что рад.

— Кто рад, глуп. Да я не об этом. — Джордж встал напротив меня, между мной и парапетом крыши, смотрел мне прямо в лицо.

— Посмотри на меня, пожалуйста… А ты можешь меня отсюда столкнуть, прямо сейчас?

— Что?.. Ты что говоришь?

— Значит, не можешь? — он отошел в сторону, — это я так, к примеру. Не обращай внимания. Мне показалось, он заметил, что я уже смотрю на него влюбленно безумно, и наклонил голову:

— Пойдем вниз. Дальше неинтересно.

Мы пили с ним до утра и совсем мало говорили, где-то слово в минуту. Я не привык к людям и впервые был рад, что встретил себе подобного. Обычно собеседники либо достают, либо смотрят в рот, все скучно. Сейчас же мне было странно, именно странно, слушать его. Джордж говорил о театре, где играл в Питере, он, оказывается, тоже играл.

— Знаешь, я не думал тогда ни о чем. Просто перевоплощаешься, не психологически, а телом. Как воплощение языческое. Я мог… думаю, что мог. Труднее всего поверить, труднее — это им, я же давно во все верю.

— Во все?

— Да, я верю во все. Я мог быть осенним цветком, умирающим не столько от холода даже, сколько от неизбежности смерти, камнем на забытой дороге, ребенком, девушкой, птицей в небе, мог даже быть тем, кто я есть сейчас — все это только память моих воплощений, прошлых, будущих, невозможных, — оттого мне в театре было просто. Артистизм — просто осознанный анамнесис, слово из Платона, очень умное.

— Воспоминание…

— Именно. Так что я ничего не играл, — я просто вспоминал и тогда воплощался в новое тело.

— Для меня такое умение — скорее порок. По-настоящему артистичный человек способен к притворству, а значит ему обязательно будет что скрывать. Он уже одним этим виноват. Впрочем, порок для меня — это комплимент, не упрек…

— Это я сразу по тебе понял. Но ты не сможешь быть лучше чем есть, хотя… ты не так уж и плох, наверно. Джордж налил себе джин-тоника и лег на пол.

— Скажи, а ты уверен, что способен чувствовать любую роль? Он молча кивнул мне.

— И можешь ощущать себя и Октавианом Августом, и слесарем Сидоровым, и принцессой Грез?

— И даже белым медведем. Причем мертвым.

— А Богом? Вопрос мой прозвучал как выстрел. Я не осмеливался подумать об этом, но это было неостановимо. Мой меланхоличный собеседник встал и закурил, храня молчание.

— Я смог бы. Наверно… Мне было бы интересно испытать себя. Я даже думаю… это единственный спектакль, где мне интересно играть…

— И дьяволом?

— Артист должен быть способен почувствовать себя таким. Поверить, что это он, только он. Но ценой может стать…

— Сумасшедший дом?

— Или он и вправду окажется тем, кого играл… — Джордж рассмеялся, — хочешь попробуем? Я буду богом, ты будешь дьяволом… С этого утра.

— У меня только один вопрос, — предвкушал я решающий удар, — совсем небольшой, но, думаю, главный.

— И что же? — ему уже было неинтересно. Я понял, что это судьба. Впрочем…

— Почему ты будешь богом? — я понимал, что вопрос мой либо глуп, либо безумен…

— Потому что я в белом! — ответил Джордж.

Я спустился от Даэмона рано утром, прямо в бар. У меня болела голова, хотелось домой, но я вспоминал, что я бог, и тем утешался. Странно, как я раньше не замечал за собой этого? Потом я подумал — ведь если я и вправду… то я все могу, даже склеить ту девицу в дальнем углу. Она была не по-здешнему прелестна, порочный ангелочек, мне были ведомы ее фантазии, болезненные, как цветы за секунду до увядания, как тонущие в безжалостном море фрегаты, как туманный идеал, о котором разве что только перестали грезить, как хрустальная кружка с ослепительно алым вином, падающая в грязь с самого последнего этажа Эмпайр Стейт Билдинг… Все о прилетающих с неба богах с безумным взглядом, дарящих ее непристойно сильными объятиями… Я заметил, она встала и направилась к выходу, впрочем, с другой стороны, это давало мне шанс рассмотреть ее более подробно. И это было ей в плюс.