Робин Хобб - Судьба Шута

– Хорошо, – тихо согласился он.

В то утро удача от меня отвернулась. Я тревожился за Шута и едва не наступил на кролика, но ему удалось ускользнуть. К счастью, в ручье водилась рыба, толстая, серебристая и не знающая страха. С первыми лучами солнца я вернулся с четырьмя тяжелыми рыбинами. Солнце жарко пекло наши спины, пока мы лакомились жареной рыбой, а потом я настоял на прогулке до ручья, где мы вымыли руки и лица. Теперь с полным желудком я мог поспать, но Шут впал в меланхолию. Он уселся возле костра и уставился в огонь. Когда он вздохнул в третий раз, я спросил:

– Ну что?

– Я не могу вернуться.

– Но и здесь тебе нельзя оставаться. Конечно, сейчас в горах хорошо, но поверь мне, зима в Горном Королевстве суровая.

– И ты испытал ее на своей шкуре.

Я улыбнулся.

– Я бывал в соседней долине. Да, я говорю по собственному опыту.

– В первый раз в жизни я не знаю, что мне делать, – признался Шут. – Ты перенес меня в будущее, в место и время после моей смерти. Каждый раз, просыпаясь, я испытываю потрясение. И не имею ни малейшего представления о том, что случится со мной в следующий миг. Я не знаю, что мне делать с моей жизнью. Я ощущаю себя лодкой, которую течение унесло от пристани.

– Но разве это так ужасно? Почему бы тебе не поплыть по течению? Очень многие из нас мечтают о такой возможности.

Он вновь вздохнул.

– Но я не знаю как. Я никогда не переживал ничего подобного. Не знаю, на беду или на благо. Я понятия не имею, что мне делать с лишней жизнью, которую ты мне подарил.

– Ну, ты можешь остаться здесь до конца лета, если научишься сам ловить рыбу и охотиться. Но ты не можешь вечно прятаться от жизни и своих друзей. Рано или поздно тебе придется посмотреть в глаза трудностям.

Он почти улыбнулся.

– И это говорит человек, который десять лет считался мертвым. Быть может, я последую твоему примеру. Найду тихий домик и поживу отшельником в течение десятка или двух лет. А потом вернусь в другом качестве.

Я рассмеялся.

– А через десять лет я приеду, чтобы тебя вернуть. Конечно, к тому времени я стану стариком.

– А я нет, – негромко заметил он.

Он посмотрел мне в глаза и помрачнел.

Эти мысли не доставили мне ни малейшего удовольствия, и я решил отбросить их в сторону. Когда я вернусь, у меня будет достаточно забот. Смерть Баррича. Свифт. Неттл, Нед. А еще Молли, вдова Баррича. И ее маленькие мальчишки, лишившиеся отца. Осложнения, о которых мне не хотелось размышлять, – не говоря уж о том, что я не представлял себе, как с ними разобраться. Гораздо проще о них не думать. Так я и сделал; вероятно, загородиться от ожидающего нашего возвращения мира у меня получилось гораздо лучше, чем у Шута, поскольку я успел накопить немалый опыт. В течение следующих двух дней мы жили подобно волкам, думая лишь о настоящем. У нас было мясо, вода и прекрасная погода. Кроликов здесь оказалось великое множество, а в моем заплечном мешке еще оставался хлеб.

Шут понемногу приходил в себя, и хотя он ни разу не засмеялся, иногда выглядел почти умиротворенным. Я привык к его стремлению к одиночеству, но все же меня огорчало, что он меня избегает. Все мои попытки пошутить не вызывали у него улыбки. Нет, он не хмурился и не отворачивался. Прежде он всегда находил возможность посмеяться даже в самых ужасных ситуациях, а теперь я скучал по прежнему Шуту. Тем не менее к нему возвращались силы, он двигался все увереннее. Я говорил себе, что ему становится лучше и что мне не следует тревожиться. Однако меня не оставляло беспокойство за него. Впрочем, когда он сказал, что чувствует себя достаточно сильным, я не стал спорить.

Мы быстро собрались. Я попытался сложить шатер Элдерлингов, но он отчаянно затряс головой, а потом хриплым голосом сказал:

– Нет. Оставь. Пусть шатер будет здесь.

Я удивился. Он ни разу не спал в шатре после того, как ему приснился кошмар, предпочитая засыпать под открытом небом между мной и костром, но я думал, что он захочет взять его с собой. Тем не менее я не стал спорить. Бросив на шатер последний взгляд, я увидел, как трепещут на ветру драконы и змеи, и обнаружил, что могу думать только о содранной коже Шута, лежащей на льду. Я содрогнулся и повернулся к шатру спиной.

Но Петушиную корону я взял с собой. Она вновь стала деревянной, если раньше меня не обманывало воображение. Серебристо-серые перья по-прежнему занимали свои места. Они все еще что-то шептали и гудели в моей руке. Я протянул к нему руку с короной и спросил: