Александр Воронков - Темный век. Трактирщик

— Но разве его невозможно перевести на понятную всем образованным людям латынь, святой отче? — что-что, а об универсальности латыни в католической Европе я помнил ещё со школьных уроков истории.

— Перевести на латынь? Пожалуй, это выход… Но кто этим будет заниматься?

— Надеюсь, что ты, святой отец.

Ехидная усмешка кривит его губы. Вот же ж хитрован в рясе!

— А чего ради я вдруг должен буду переводить твоё свидетельство? Да и как я, по-твоему, сумею это сделать, коль не понимаю начертанных в нём слов?

— Да очень просто: я перескажу тебе содержание по-немецки, а ты запишешь всё на латыни в соответствии с общепринятыми местными правилами. Ведь долг доброго католика, помимо всего, состоит в помощи ближним? Вот за эту помощь и воздастся…

— Воздастся — чем?

Да, как говаривали в моё прежнее время, мужик чётко просёк фишку.

— Предположим, в качестве воздаяния выступит довольно существенное пожертвование в пользу святой Церкви, скажем, на украшение монастырского храма…

— …И…

— И, разумеется, достойного дара исполнителю.

— Нам, братьям ордена святого Бенедикта, запрещено принимать серебро, злато и суетные драгоценности!

— Простите, брат Филипп, но разве я что-то говорил о монетах? Однако у меня есть весьма полезный инструмент, который достоин стать подарком для столь высокоучёного человека, как Вы!

С этими словами я вновь лезу в карман "афганки" и вытаскиваю оттуда китайский складной нож с красными пластиковыми накладками. Одну за другой раскрываю его "приспособы", начиная с ложки и заканчивая штопором и пилкой.

Видимо, монах уже стал привыкать к "чудесам хай-тека", извлекаемым из карманов моей формы. Челюсть уже не "отпадает", да и зрачки глаз заметно уменьшились в диаметре: эдак с размера средней сливы до крупной вишенки. Но хваткие пальцы на краю стола рефлекторно подёргиваются, похоже, только чувство приличия не даёт бенедиктинцу сцапать этот чудо-ножик и запихать за пазуху. Ножа, конечно, жаль — где я в эти времена похожий найду? — но в данной ситуации вступает в силу правило: "лучше один раз заплатить щедро за хорошую работу, чем многократно тратиться на халтуру". В конце-то концов я планирую использовать не только грамматико-лингвистические таланты церковника, но и его самого. Тьфу на вас, бесстыжие! В качестве источника информации и живого пропуска, разумеется, а не то, что вы подумали!

— Ну так что скажете, святой отец?

— Ух, искуситель… Убедил. Ради блага святой Церкви — на что только не пойдёшь.

Эй, Эмилек! — заорал он возившемуся у очага горе-повару. — А ну-ка, прибери тут на столе и притащи ещё по паре пива и светец! Да шибче, накажи тебя святой Филипп!

Худосочный неряха нехотя приблизился к столику и принялся нанизывать пустые пивные кружки на толстый ошкуренный прут, после чего, сохраняя на лице выражение "глаза б мои вас не видели" обмахнул столешницу грязным утиным крылом, сметая на пол крошки и размазывая лужицы пролитого пива. Оттащив прут с кружками, Эмиль вновь вернулся к столу с тридцатисантиметровым железным жгутом на подставке с четырёхконечной вилкой-зажимом наверху. В третий раз совершив путешествие к очагу, он принёс две довольно длинные лучины, подпаленные с обоих концов и вставил их крестообразно в зажим, после чего ожидающе уставился на монаха. Тот вновь совершил свои манипуляции с кошелём и две крупных монеты из тёмной бронзы перекочевали в руки работника половника и шумовки.

— Ну что ж, сыне… — Брат Филипп поставил на освободившийся стол снятые с пояса чернильницу с гусиным пером и вытянул откуда-то из-под сутаны свёрнутый рулончик пергаментного листа. — Приступим, пожалуй, помолясь!

С этими словами он на полном серьёзе забубнил какую-то латинообразную белиберду, периодически осеняя себя крестным знамением. Естественно, мне тоже пришлось и креститься и для вида шевелить губами, якобы молясь про себя.

Закончив, наконец, молитву, постриженик вперил в меня внимательный взгляд:

— Итак, сын мой, судя по рисунку на твоём свидетельстве, твой цех кулинаров препоручил себя небесному покровительству святого, чей символ — звезда. Таковых трое: святой Доминик, святой Бруно и святой Томас Аквинат. Чьё имя требуется внести в перевод?

"Никакого Аквината не знаю, насчёт Доминика — вроде он монахами командовал. Ладно, пусть будет Бруно: я так понимаю, что раз он считается тут святым, то это не тот, которого сожгли за то, что земля круглая, а просто однофамилец".