Дэвид Эддингс - Обитель чародеев

Леллдорина, конечно придется оставить в неведении об этом открытии. Астуриец с его горячей головой не способен выполнить деликатное поручение и схватится за меч, чем быстро все испортит.

Когда в совещании наступил дневной перерыв, Гарион пошел искать Олбана, отказавшись от охраны, но прихватив на всякий случай меч.

По счастливому стечению обстоятельств, почти в таком же полутемном коридоре, где на его жизнь было совершено покушение, молодой король столкнулся с младшим Брендом, шедшим ему навстречу. Лицо Олбана слегка побледнело при виде короля, и, чтобы скрыть смущение, он отвесил низкий поклон. Гарион кивнул, когда они поравнялись, как бы намереваясь пройти молча, но через два шага обернулся и негромко окликнул:

– Олбан!

Сын Бренда резко повернулся. На его лице был написан ужас.

– Я заметил, что край твоего плаща порван, – произнес Гарион безразличным голосом. – Когда ты будешь его чинить, это может пригодиться. – И он вынул из камзола злополучный кусок материи и протянул его перепуганному юноше.

Олбан уставился на него, не в силах сдвинуться с места.

– Уж поскольку речь зашла о пропажах, – продолжал Гарион, – прихвати и это. Ты где-то уронил его. – Он сунул руку в камзол и вынул кинжал с погнутым острием.

Олбан затрясся, затем неожиданно опустился на колени.

– Пожалуйста, ваше величество, – взмолился он, – разрешите мне убить себя. Если отец проведает, что я натворил, то не переживет этого.

– Почему ты хотел убить меня? – спросил Гарион.

– Из любви к отцу, – признался сын Бренда со слезами на глазах. – Он был правителем Райве, пока не пришли вы. Он едва пережил такое унижение. Я не мог больше видеть его страдания… Прошу вас, ваше величество, не посылайте меня на эшафот, как обычного преступника. Дайте кинжал, и он окажется в моем сердце прямо сейчас. Избавьте отца от самого страшного в его жизни унижения.

– Не мели чепухи и вставай. Глупо стоять на коленях.

– Ваше величество…

– Погоди, – прервал его Гарион. – Дай сообразить. – Пришедшая на ум идея стала приобретать очертания. – Отлично, – наконец проговорил он, – так и поступим. Ты отправляешься с этим ножом и оторванным куском в гавань, выбрасываешь их в море и продолжаешь вести себя так, словно ничего не случилось.

– Ваше величество…

– Я не кончил. Ни ты, ни я впредь не заводим разговор на эту тему. Я не хочу публичных признаний и категорически запрещаю тебе убивать себя. Ты понимаешь меня, Олбан?

Молодой человек только молча кивнул.

– Я слишком дорожу твоим отцом, чтобы допустить огласку этого дела. Все обошлось, и забудем об этом. Забирай эти вещи и убирайся долой с моих глаз. – Он сунул нож с куском материи в руки Олбана и внезапно почувствовал раздражение. Беспокойные недели оглядывания через плечо позади… и ничего. – Да, вот еще что, Олбан, – прибавил он, когда трясущийся райвен повернулся, чтобы идти. – Больше не метай в меня ножи. Если захочешь сразиться, скажи об этом прямо. Мы найдем какое-нибудь более подходящее место и изрежем друг друга на куски, если ты этого добиваешься.

Олбан бросился бежать весь в слезах.

– Сделано очень хорошо, Белгарион, – похвалил знакомый голос.

– О, замолчи, – ответил Гарион.

В ту ночь ему опять плохо спалось. Гариона одолевали сомнения по поводу выбранного решения, но, подумав, он пришел к убеждению, что действовал правильно. Поступок Олбана – не что иное, как предпринятая сгоряча попытка уничтожить то, что болезненно ударило по самолюбию отца Заговором здесь и не пахнет. Олбан может не принять благородный жест Гариона, но теперь он не метнет нож в спину своего короля. Но больше всего Гариона беспокоили слова Белгарата о превратностях войны, которую им предстоит вести.

На заре ему удалось уснуть, и он проснулся от страшного кошмара весь в поту, увидав себя, старого и уставшего, во главе жалкой кучки оборванных и поседевших воинов, ведомых им на битву, которую не суждено выиграть.

– У тебя есть выход… если ты теперь, после приступа раздражительности, в состоянии слушать, – проговорил голос, который заставил Гариона подняться.

– Что? – вслух спросил Гарион. – О, это… извини, что я обращаюсь к тебе подобным образом. Я был немного не в себе.

– Во многом ты напоминаешь Белгарата… это просто замечательно. У вас раздражительность, видимо, в крови.

– Это вполне естественно, – согласился Гарион. – Ты сказал, что у меня есть выход. Ты о чем?

– О войне, которая вызывает у тебя кошмары. Одевайся. Я хочу тебе кое-что показать.