Антон Карелин - Дорога камней

Старик знал, что такое для каждого из них дом, друзья, семья, дети, спокойствие, достаток, единственная любовь. Знал, потому что сам всего этого был лишён. Знал, как может течь кровь из нескольких тысяч тел, сгрудившихся на склонах истоптанных холмов, знал, как смотрят белые, синеющие лица умирающих солдат, и как ошеломлённо, безумно горят глаза искалеченных, осознавших своё ужасное бессилие. Помнил, как ревёт в узких переулках смертельный магический огонь, как в хаосе заговора и предательства гибнут один за другим те, кто должен был радоваться и жить, — и видел, как день за днём нарастает то, что перехлестнёт и бывшие кочевничьи нашествия, все интриги двух с половиной столетий существования Дэртара и ОСВ...

Поэтому он пожевал пересохшими губами, сглотнул юр- лом, в котором стоял тяжёлый, горький комок, и спросил, страшась и надеясь получить ответ на этот столь мучающий его вопрос:

— Почему?..

Пришедший несколько мгновений молчал, и к обоим вплотную подступила напряжённая, ожидающая тишина.

— Ты бывал в Галерее? — спросил гость, и голос его на сей раз был холодно-спокоен, подобен пению альта в ледяных коридорах сковавшей тёмный замок зимы.

— Старик, не в силах ответить, кивнул.

Гость налил молоко из кувшина в продолговатый и ребристый, толстостенный стакан, подал ему.

— Там собрано лучшее, что есть в музыке, картинах и скульптуре. Все, отражающее древний, старый, нынешний и будущий мир. — Он поднял бокал и отпил плавно качнувшегося вина.

— Ты видел картины Лаана, Лины, Сиара? Тонкое, воздушное, светлое и вместе с тем строгое мастерство?.. — Голос Его, светлый и звучный, неслышно пел мелодию потерянной весны. — Среди людей им нет равных. Никто не смог даже подобраться к исчерпывающей точности, сквозящей в каждой из их картин, никто не смог остаться так радостен, сказочен и печален. — Пришедший посмотрел на солнце, в нескольких местах тонкими лучиками пробивающееся сюда. Капюшон сполз на плечи, открывая ниспадающие чёрные волосы, отливающие синевой. Глаза его ярко блеснули переливчатым серебром, светлая кожа словно озарилась изнутри сиянием живого божества.

— Рядом с ними работы людей выглядят лепнинными и нелепыми, неряшливыми и сладострастными. В них чувствуется яркость и ярость, видна мешанина цветов, постоянная погоня за ускользающим из рук. В каждой из них заключены убогость миропредставлений, скоротечность радости и расцвета, бегство от преследования и постоянный страх... Что могло бы случиться, если продолжать сравнивать нас?

— Явственное понимание, — поднимая опущенную голову, не задумываясь, ответил старик, глядя в Его глаза. — Есть младшие и старшие, низшие и высшие. Может ли быть иначе? Могут ли те, кто живёт больше, чем пять поколений людских, кто связан с тайными науками от рождения и постигает их втрое быстрее, чем самые способные из людей, кто созвучен этому миру, будучи рождён в его юности одной из Троих Творцов — Прекраснейшей, — могут ли они не быть совершеннее нас?.. — Старик осторожно, медленно вдохнул. — Было бы глупо и жестоко для себя и собственных детей не согласиться, смириться с этим раз и навсегда.

Высокий эльф, сидящий перед человеком и всматривающийся в его глаза, медленно встал, обтекаемый мрачносиним, почти чёрным плащом, ниспадающим на светлый каменный пол, и повернул тонко очерченное лицо к светлому, ласково-тёплому лучу.

— Ты смотрел когда-нибудь на картину Риссона «Бежевые птицы»? — спросил он, тонкой рукой касаясь хрупкой цветочной грозди и подставляя её под свет.

— Нет, — опуская стакан на стол, отрицательно покачал головой старик. — Не помню.

— Коричневые холмы в обрамлении бурых лесов. Небо, клубящееся грязью и обрывками сгустившейся пыли. Желтоватые крапинки цветов. Чёрные ветви мёртвого дерева, стоящего ближе других. И бежевые птицы, чистящие перья, суетящиеся, спорящие друг с другом за каждое из удобных мест... Но это не все. Внизу, в центре сухой прогалины, стоит, задрав лысеющую голову и сжимая в руке изорванную шапку, одинокий, ободранный и грязный старик, в глазах которого отражаются изумление и восторг. По лицу его текут слезы. Он смотрит так пристально, так страстно, что рано или поздно мы, видящие картину минуту за минутой, день за днём, находим среди сотни птиц этого странного, маленького, жалкого в своей беззащитности, в своём испуге птенца, разевающего рот, со взглядом, полным дикого страха, — внезапно заметим, что перья его светлее, чем у всех остальных. И даже больше. Присмотревшись, мы увидим, что только в его оперении есть единственная в этой картине белизна. И старик, стоящий под деревом, случайно встретивший в мире коричневой грязи незапятнанный белый цвет, поражён им. Он замер, не в силах пошевелиться, слезы текут по его лицу, он умирает и рождается каждый миг, что мы смотрим на него... — Эльф прерывисто, едва слышно вздохнул, опустил взгляд на хозяина усадьбы. Помолчал.- В чем смысл этой картины? — спросил он, не отводя взгляд.