Антон Карелин - Дорога камней

Каждый из забредших сюда, не раздумывая, чувствуя мимолётную улыбку, помимо воли возникшую на лице, ощущая призывное желание и тоскливую, мечтательную ностальгию, всепроникающую, будоражащую члены лёгкость, ступил бы сюда, навстречу хотя бы часу в здешней медленной, текущей у самых ног не знающей тревог тишине...

И остановился на второй из ступеней, краем неожиданно чуткого уха услышав тихий, неторопливый разговор двоих, уже занявших беседку до него...

...Наполовину невидимые, малозаметные, серые, бледно-розовые, мерцающе белые отсветы и тени двинулись в неторопливом, танцующем хороводе у самого входа, чуть раскачивая прикрывающие арку стебли плюща. Пространство медленно озарилось, отсветы вздулись подобно ткани тончайшего плаща, пряча и тут же открывая проявление, — и в светлом мерцании неуловимо быстро, хотя и совершенно спокойно возникла, становясь реальностью, высокая фигура пришедшего.

Старик, одетый в льняную белую рубаху и холщовые темно-коричневые штаны, в глубокой и горькой задумчивости неподвижно сидящий на скамье, поднял голову, увидел — глаза его расширились, впитывая свет и рождая внутренний огонь; он попытался встать, оттолкнувшись рукой от белого камня, но силы оставили его, привалившегося к стене, дышащего тяжело, с трудом.

Свет, озаривший сумрак беседки, расплылся, угас. Хоровод нежных бликов и теней остановился, поблек, укладываясь на плиты пола, на холодную мраморную белизну тонких колонн и резных стен.

— Спасибо, — не кланяясь, невзрачно произнёс старик, прислонённый к цветочному узору каменной стены, чувствующий прохладу, исходящую от неё. — Я как-то... не думал... не ждал... — Узкое, загорелое и высохшее, лицо его хранило отпечаток власти, смешанной с отрешённостью, в которой медленно, очень медленно таяла недавно перенесённая боль. Он неотрывно смотрел на гостя. Глаза его блестели.

Пришедший, высокий и стройный, был облачён в длинный мрачно-синий, едва не чёрный плащ. Он так и не убрал капюшона, наполовину скрывающего светлое, удлинённое лицо, и большие, раскосые глаза, в которых ярко сверкало древнее, живое серебро.

Ресницы его дрогнули, говоря беззвучное: «Да».

Старик смотрел на него, любуясь укрытой тенями, за последние годы побледневшей, но столь совершённой, ошеломляющей красотой. Радуясь, что снова так близко видит это лицо. Едва заметно улыбался, чувствуя слабость, гуляющую по всему телу, мелкую, взволнованную дрожь рук и ног. Ощущая, как камень, пленивший его сердце и тяжело висящий в груди, сейчас беззвучно и невесомо трескается, распадаясь на части, уносясь вместе с кровью прочь, исчезая где-то далеко в глубине ноющих локтей, узловатых коленей, сморщенных кистей и вечно холодных, все больше слабеющих ступнёй. Он сидел и смотрел на пришедшего; от этого ему было очень покойно и легко.

Секунды складывались в биения сердца, перетекающие в минуты, полные глубокого молчания и невысказанной тишины. Двое не говорили ни слова, и без того слыша и понимая друг друга; они прошли одной и той же дорогой — ничего, что на разной высоте.

Через некоторое время старик пошевелился, с тихим стоном коснувшись колючего сердца, замирающего перед каждым из внезапных, болезненных рывков. Оно билось неровно ещё несколько секунд, затем утихло, возвращаясь к ритмичному, замедленному перестуку.

— Что же, — хрипло и каркающе заметил хозяин усадьбы, — я к вашим услугам, мой господин... Приказать, чтобы подали завтрак?..

Среброокий мгновение смотрел на старика, затем едва заметно кивнул и отвернулся, рассматривая гроздья цветов. Старик хотел кого-то позвать, но внезапно закрыл рот. Затем улыбнулся, вытер чуть вспотевший лоб и склонил голову в ответ. Пара минут протекла в полном молчании. Оба сидящих на белых скамьях друг напротив друга смотрели немного наверх, в гроздья белых и розовых цветов, в иные миры и времена, разглядывая каждый своё. Снаружи послышались неуверенные шаги.

— Мой господин, — осторожно позвал слуга, — мне... я подумал, вы желаете завтракать; вот... принёс вам немного, может быть, вы?..

— Хорошо, Альберт, — улыбнувшись, взглянув на гостя, ответил старик, вставая, приглаживая морщинистой рукой редкие седые, выбившиеся наверх вихры. — Спасибо. Давай сюда.

Слуга вошёл, чуть дрожащими от напряжения руками удерживая стеклянный столик на железных колёсах, сервированный к утренней трапезе. Стараясь не качнуться при шаге лишнего, чтобы не расплескать уже налитое в оба высоких тонких бокала вино.