Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

Помедлив в нерешительности, она нагнулась, нашарила под лавкой свои башмаки, также на ощупь их надела и затянула ремешки. За ночь они выстудились и не успели ещё как следует просохнуть, но Ялка не обратила на это внимания. Мех мягко обхватил лодыжки и ступни. Она надела и завязала юбку, и как была — с непокрытой головой и распущенными волосами — вышла в ночь.

А снег и в самом деле шёл. В первое мгновение Ялка одновременно надеялась и опасалась, что на деле никакого снегопада нет, а странные живые хлопья снега пляшут только возле самого окна, готовые наброситься и закружить её в безумном танце, лишь только она появится на улице.

Они и в самом деле будто бы набросились и закружили, только они были везде, а это было уже не страшно, но всё равно захватывало дух. После встречи с единорогом ей казалось, что она читает скрытый смысл во всём — в следах на свежевыпавшем снегу, в ветвях деревьев, в тёмном небе, сплошь усыпанном серебряными точечками звёзд, похожих на маленькие гвоздики, вбитые в чёрный бархат. И пелена кружащегося снега была исполнена для девушки такого же сокрытого значения. Она была как эхо звёзд, спустившихся на землю.

Ялка остановилась. Было на удивление тепло. Высоко вверху, подсвеченные серебром луны, искрились облака. Каменная чаша горного источника ещё не успела затянуться льдом — ручей перемёрз где-то выше по течению. Она подошла, зачерпнула воды и умыла лицо. Ещё раз и ещё. Наваждение постепенно отступало. Ощущение зова осталось, но теперь это было скорее беспокойство души, чем действительно зов, пришедший извне. Куда идти, зачем, она не представляла. Сейчас она сомневалась во всём — в снегопаде, во вчерашнем дне, в его событиях, в себе самой. Минуло четыре дня, а травник всё никак не возвращался. Она уже не верила, что он на самом деле был. Ей было одиноко, а воспоминание о единороге наполняло душу чувством потери.

Снежинки опускались ей на волосы и плечи, словно тополиный пух, и не хотели таять. Она стояла и смотрела в никуда, на выступающие из-под снега развалины домов, на терриконы старых шахт, на лес вокруг, на тёмные громады скал; с лица её ещё стекали капли, когда ушей её коснулся вдруг какой-то тихий звук. То была какая-то невообразимо тонкая и сложная мелодия — флейта, струны, перезвон хрустальных колокольчиков и тихий смех. Она прислушалась, но то был не мираж, хотя мелодия лилась из чащи леса как-то не взаправду и очень издалека, с той стороны, где находилась памятная по вчерашнему дню поляна. Кто играл? Зачем? Девушка не успела ещё задать себе эти вопросы, а ноги уже сами понесли её в ту сторону, откуда летели в ночь холодные тонкие звуки.

Дверь дома запирать она не стала — травник никогда подобного не делал, да и засовов на двери снаружи не было.

Снег под ногами, пушистый и мягкий, почти не скрипел. Иной раз девушка ловила себя на странном и пугающем ощущении, что она ступает не по снегу, а по крыльям миллионов, биллионов мёртвых бабочек, устлавших всё вокруг. Вчерашние следы занесло, знакомые деревья ночью выглядели совершенно по-другому, но по мере приближения к поляне музыка становилась не громче, но как будто бы отчётливей, и вскоре Ялка уверилась в правильности выбранного направления. Музыка вела, тянула, направляла. Больше Ялка не боялась, что собьётся с дороги. Снежинки словно бы обрадовались её решению и закружили с новой силой; среди них и в самом деле будто выделился небольшой отдельный рой белых мух, которые всё время толклись где-то впереди неё, подсвеченные снегом и луной.

Подуло ветерком, тонкие сосны качнулись, снег посыпал с ветвей, как будто кто-то огромный вздохнул высоко вверху, и снова стало тихо. Ялка шла и шла, покуда впереди не замаячило белое открытое пространство, и здесь, на самом краешке поляны замерла, затаив дыхание и не в силах сделать более ни шагу, поражённая открывшейся картиной.

Большую, идеально круглую поляну заливал неяркий лунный свет. Был он неровный, многократно отражённый облаками и снежным ковром. Тени от ветвей деревьев по краям поляны были зыбкими, как будто изрезанными и совсем не шевелились. То же, что казалось Ялке издали круженьем белых мух, на деле оказалось белыми фигурами танцоров, которые действительно кружились среди падавших снежинок, не касаясь ни друг друга, ни земли под собой. Снег под их ногами был девственно чист и нетронут. Танцующие на снегу фигуры были ростом с человека, но при этом выглядели так легко и так бесплотно, что казались миражом, видением. Это не были ни ангелы, ни демоны. У них не было ни крыльев, ни хвостов, лишь ноги и руки, тонкие, как лунные лучи. Лица их, когда они на краткое мгновенье поворачивались к девушке лицом, казались Ялке лицами женщин или же детей: у них не было пола. Их лёгкие и совершенно невесомые прозрачно-белые одежды казались тоже частью тела, они нисколько не стесняли их движений и лишь подчёркивали все фигуры странного, вычурного и вместе с тем простого танца, одинаково непохожего как на жеманные изыски богатеев, так и на простецкий деревенский перепляс. Ему не было места на этой земле, этот танец плясал снегопад в знак воспоминания о небе и одновременно с тем — прощания с ним. А существа, танцующие на поляне, могли лишь разделить эту печаль и радость, краткий миг полёта в смерть, из ниоткуда в никуда.