Алана Инош - Гроза

– Тю, голова моя садовая, памяти-то уж нету никакой – а туда же!

Валерия пела ещё другие, незнакомые, но проникновенные песни, уносившие Любу в озарённые солнцем горы и окутывавшие её бархатно-вишнёвым хмелем. От носков щегольских сапогов и сильных, нервных рук с голубыми жилками до кончиков взъерошенных ветерком волос Валерия впечатывалась в сердце светлым и выпуклым, как чеканка, силуэтом – не вытравить, не стереть, не вывести, как татуировку. Её брови тоже пели, то напряжённо сдвигаясь, то изгибаясь в лирическом надломе – тосковали, любили, задумывались, страдали и смеялись…

Бабушка задремала прямо в кресле, и Валерия отложила гитару.

– Поздно уже… Наверно, спать всем пора, – сказала она вполголоса. – Спасибо вам большое за хлеб-соль, а точнее, за вино-шашлык. Пойду я, пожалуй.

– Это вам спасибо, Лерочка. Будто на концерте побывали, честное слово! – расплылась в чуть хмельной, сердечной улыбке мама. И добавила со смешком: – Даже не думала, что финансовые директора у нас могут так душевно петь.

– Работа – это то, что кормит и обеспечивает жизнь тела, а увлечение – это жизнь души, – глубокомысленно изрёк отец, тоже уже слегка отяжелевший от съеденного и выпитого, но вполне крепко и устойчиво державшийся на ногах.

Хмелёк объединял узами любви и умиротворения, все были добры, растроганы и очарованы красками тихого вечера, плавно переходящего в ночь. Валерия тем временем остановилась около девушки, которая будто приросла к своему стулу, застывшая от непереносимой необходимости расставания.

– Люба… И тебе спасибо.

– А мне-то за что? – Девушка разглядывала сапоги соседки, не в силах поднять глаза, в которых острыми иголочками засели слёзы.

– Не знаю, – усмехнулась Валерия. – Наверно, за красоту, которой ты озаряла этот вечер.

Убирать со стола уже не осталось сил, и было решено отложить это дело на завтра. И вот, все уже вроде бы разошлись по постелям, а Люба дышала темнеющим небом, прислонившись к столбу веранды: нервы пели, горели и стонали, земля плыла, а в груди теснились несуразным клубком смех и рыдание… Краем глаза поймав белое пятно рубашки за калиткой, она судорожно вздохнула до боли в ключицах.

– Лера… Вы забыли что-то?

Их руки встретились на задвижке калитки. Глаза Валерии темнели в сумерках пристально и серьёзно, но в следующий миг губы смешливо прыснули:

– Да… Рассудок свой трезвый забыла.

Люба открыла калитку, гостеприимным жестом приглашая соседку назад, на участок:

– Ну так проходите, давайте его поищем вместе.

Они обе задыхались, фыркали, смолкали, но, едва взглянув друг на друга, опять принимались давиться приступом веселья.

– Смех без причины… – начала Валерия.

– Призрак капучино, – брякнула Люба первую ерунду, что пришла ей в гудящую от ночного колдовства голову.

Снова придушенный хохот до колик в боку и слёз на глазах. Люба сняла свою шляпу с гвоздика и дурашливо нахлобучила на голову Валерии.

– Вот, теперь полный облик… И сапоги, и шляпа, только коня не хватает.

Её пальцы скользнули по лицу соседки – впрочем, нет, теперь уже не просто соседки, а той, что отыскала в затхлой пыли однообразных страниц жизни её сердце. Ладони Валерии тепло накрыли руки Любы, чуть сжали запястья.

– Я хотела сказать спасибо… Нет, не за красоту, хотя и за неё – тоже. Спасибо… вот за это всё. Я не брала в руки гитару уже больше года. Думала, всё пересохло… Отболело. Но оказалось – есть ещё слёзы. Только лились они сегодня через твои глаза.

– «Отдай мне боль свою – воздам я нежностью стократ», – повторила Люба по памяти, вглядываясь в блестящую звёздочками тьму глаз под полями шляпы. – Наверно, это и есть настоящая любовь. Я хотела бы взять себе твою боль, Лера. Выплакать твои слёзы. Отдай мне свою боль, а я дам нежность…

Это было как шаг в пропасть, холодящий только в первый миг, а потом раскрывающий телу исступлённо-горячие объятия смерти. Неуловимая дрожь встретившихся губ, замершее дыхание, а после – трепет сомкнувшихся ресниц и влажная, щекочущая сердце ласка.

– Нет, Люба, боль была бы плохой платой за твоё тепло… Прости, кажется, я пьяная и позволяю себе лишнее.

– Нет, нет, не лишнее. – Обняв Валерию, Люба вжималась в неё со всей силой песни, снова зазвучавшей в ушах, и ворошила её волосы на затылке со всей нежностью танцующих на струнах пальцев.

Второй поцелуй был уже осознанным, глубоким и продолжительным. Ладони Валерии скользили по спине Любы, задержались на талии, потом легчайшей пляской пальцев забрались на плечи и коснулись щёк. Она отчаянно, крепко впивалась в губы девушки снова и снова, а та едва успевала голодным галчонком открывать рот.