Дэвид Эннендэйл - Лемартес

А потом соперничество перешло в войну.

Главное преимущество в ней давал свет. С его помощью люди отыскивали склады и замечали тех, кто пытался украсть припасы. Переносные лампы стали ценнее самой провизии, но тоже превратились в мишени. Всего через пару суток после того, как начались серьезные стычки, тоннели навсегда поглотила ночь.

Война разбила личность Моррова на части. От нее осталась лишь сердцевина из чистого отчаяния. Существование Болдуина свелось к борьбе во мраке и загробной тишине в промежутках между схватками.

Красной нитью сквозь те мучительные дни проходила ярость. Гнев на врагов, на судьбу, на тьму. На так и не явившихся спасателей.

Пока Морров еще умел говорить и понимал речь других, он слышал злобную нечестивую ругань в адрес самого Императора.

Болдуин не изрек ни одного еретического слова. Он цеплялся за веру, как утопающий за веревку. Шахтер чувствовал, что люди вокруг него молятся, и это придавало ему сил. Когда голоса начали умолкать, Моррова охватила безысходность, но он черпал силы и в ней.

Но теперь веревка порвалась. Сгинула надежда, в которой Болдуин неописуемо нуждался, хотя уже не понимал ее смысла.

Им овладела ярость. Гнев, захвативший изнутри всю каменную темницу. Злоба тысяч и тысяч людей, в отчаянии рвущих друг друга на куски. Ярость окончательного предательства, ее сконцентрированная эссенция и совокупность.

Так завершился первый этап весьма масштабного замысла.

Морров пронзительно кричал во тьме. Полз по крови и трупам, царапая ногтями горную породу. Наткнувшись на лежащий под углом обломок каменного свода, Болдуин бросился на преграду. Он врезался в барьер у выхода из склепа всем телом, так что удар отдался в костях. Втянув измученными легкими смрадный воздух, шахтер издал вопль, в который вложил всю свою беспримесную ненависть и невообразимо безумную злобу.

Бог, которому поклонялся Морров, не внял ему.

Но другое божество услышало его.

Осыпь сдвинулась.

И на Флегетоне начали твориться чудеса.

Лина Эльзенер ждала прибытия челнока с выжившим в медцентре, который располагался у вершины высочайшего из шпилей улья Профундис, неподалеку от посадочной площадки.

— Почему его везут сюда? — спросил Мирус Тулин. — Он же обычный плебей.

— Он — настоящее чудо, а чудесами не разбрасываются, — ответила Эльзенер.

Лина почти не шутила, хотя и видела политическую подоплеку такого решения. Катастрофа унесла жизни десятков тысяч горняков, в той или иной степени связанных со многими обитателями города-улья. Когда власти прекратили попытки спасти шахтеров и население окончательно утратило надежду, вспыхнувшие ранее беспорядки продолжились. Нарушилась производственная деятельность других орбитальных комплексов. Пришлось потратить немалые средства, чтобы подавить сопротивление и заставить недовольных холопов вернуться к работе. Очевидно, показная забота о единственном уцелевшем горняке имела смысл с экономической точки зрения.

Однако главная причина заключалась в том, что будущий пациент Лины действительно был чудом во плоти. Он никак не мог выжить. Да, подобравший его отряд воксировал, что шахтер находится в бессознательном состоянии, — и Эльзенер почти не сомневалась, что ему уже не оправиться, — но он не погиб. Больше того, шахтер каким-то образом пробрался через завалы к воздушному карману возле поверхности, где отыскал и включил аварийный маяк.

Во всяком случае, так утверждалось в докладе. Лина кое в чем сомневалась: если горняк впал в кому, как ему удалось активировать устройство? Больше того, Эльзенер даже не была уверена, что внимание спасательного отряда привлек именно маяк. Женщина узнала об этом призыве еще до того, как о нем сообщили официально. Этот факт, о котором поставили в известность весь мир, делал свершившееся чудо еще более поразительным. В тот важнейший момент сам Бог-Император направил взоры обитателей Флегетона на пострадавший спутник!

По крайней мере, подобным образом объясняли случившееся. Несомненно, так все и произошло. Иначе и быть не могло.

Но сомнения не покидали Лину. Хирургеону выпало одной из первых узреть живое чудо, заняться его лечением; казалось, она должна восторгаться такой удачей, но вместо этого ей скручивало кишки от напряжения. Сглотнув, Эльзенер ощутила желчную горечь.

Медике взглянула на Тулина. Если ее помощник и нервничал, то успешно скрывал это. Похоже, в первую очередь Мируса раздражало, что простому шахтеру обеспечили уход, какого обычно удостаивались только аристократы Профундиса.