Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой [AT, с илл.]

— Черный мор? — картинно ужаснулась Милослава.

— Обычный жар, но крепостные дохнут, как мухи. Пережидаем, пока само пройдет.

— Про карантин слыхала, не знала подробностей. У нас тоже было похожее, но уже давно…

Дальше Гордей не слушал.

— То есть, когда ехала сюда, — его голос вновь стал жестким, — ты знала, что все наши бойцы в оцеплении…

Теперь на царевну направили копья даже дальние бойники. Запахло интригой с тяжелыми увечьями.

Милослава ухмыльнулась. Ее конь дернулся. Стража едва совладала с оружием, чтобы не продырявить сверкавшую металлом благородную тушку.

— Вы не одни следите за флагами. Наблюдатель сообщил, что Святой причал сработал. Два ангела. Эти?

На нас с Томой уставился изящный злой пальчик.

Даже мы понимали, что что-то затевается. И это «что-то» добром не кончится. Самое обидное, что все из-за нас, а мы — ни сном, ни духом. Ау, люди, если вы люди, объясните, что происходит!

— Зачем они вам? — странно поинтересовалась Милослава. — Все равно отдавать. Вы вымираете. Согласись, нам они принесут больше пользы.

Гордей заметил небольшое движение всадников вперед.

— Скажи принцам, — сухо сказал он, — еще шаг, и ты станешь вдовой. Ты меня знаешь.

Я отметил слово «принцы». Это плюс к царевне с царевичем. У них здесь демографический перекос в плане высшей аристократии?

Двое бойников направили копья на Дорофея с Порфирием, вооруженных лишь мечами, остальные не спускали глаз с царевны.

Милослава сделала вид, что не слышала. Впрочем, услышали сами принцы, Гордей добился желаемого. Переглянувшись, они остались на месте. Видимо, действительно знали.

— У вас раненый? — Царевна удостоила вниманием Шурика. — Кто его так? Черт?

Заминка Гордея объяснила ей все.

— Вы несете в башню черта? — Милослава расхохоталась и, смело склонившись к «черту», долго и пристально разглядывала Шурика. — Красный. Они все такие?

Она смотрела на волосы.

— Нет, — нехотя признал Гордей.

— Откуда знаешь?

Пришлось отвечать.

— Был второй. Черный.

— Ну, хорошо хоть «был», — кивнула царевна.

Седло заскрипело под внезапно заерзавшим царевичем. Пауза затянулась. Лгать он не решился, как и не стал опровергать догадку царевны.

— Почему не убил? — она вновь указала на Шурика.

— Обстоятельства.

— Не существует обстоятельств, которые отменяют закон.

— Разночтение.

— Богохульствуешь. Не для того Алла-всеспасительница, да простит Она нас и примет, снизошла к людям с Законом, чтобы кто-то толковал его в свою пользу.

Гордей заерзал еще больше.

— Ангел не оставил мне выбора.

— Выбор есть всегда, — отрубила царевна.

Они уперлись в виртуальную стену прямой логики, за которой только драка. Тут встрял я:

— Бывает. Например, заповедь «Не укради».

Думал, царевна возмутится вторжением в беседу. Она только хмыкнула:

— Просто: не кради. Украл — преступник. Преступил — умрешь.

— А если умираешь с голода? — не отставал я. — Тогда — или укради еду, или нарушишь более серьезную заповедь — «Не убий»!

Поставить кого-то в глупое положение с помощью псевдоумного парадокса было моей фишкой еще в школе. Из-за способности доводить учителей до истерик в классе меня обзывали страшным словом софист.

«Волга впадает в Каспийское море», — ни о чем не подозревая, буднично сообщала Антонида Петровна.

«Как же, — без разрешения подавал я голос. — При слиянии рек название дается по более широкой. Кама при встрече под Казанью в два раза шире Волги. Так что же впадает в Каспийское море?»

Или:

«Земля — шар», — говорил Валерий Вениаминович и никак не подозревал подвоха.

«Неправда, — вызывал я гогот класса и ужас в учительских глазах, где рушилось мироздание. — Вот луна — это шар. Согласен. А Земля — сфероид. Приплюснутая на полюсах сфера. Разве не так? Зачем обманываете бедных деток? Мы же вам верим!»

Кличка Софист, как случается сплошь и рядом, сократилась до Софы, Софочки. Пришлось драться за восстановление гордого имени «Чапа». Меня били, ставили фингалы и разбивали губы, ломали руку и едва не оторвали ухо, но я все равно взрывался и кидался за «Софочку» даже на старших. Намного старших. И неизмеримо более сильных.

Даже слон не любит, когда ему в ногу вцепляется маленькая Моська, которую переломишь одним хоботом. Первый раз он смеется. Второй раз — задумывается. В третий обходит Моську стороной или предлагает дружбу.

Здесь был другой мир. Царевна не закатила глаза, не замахала на меня руками, не посмотрела как на мокрицу, что сунулась в приличное общество в застегнутом на нижнюю пуговицу пиджаке, а лишь рассмеялась в ответ: