Лев Гурский - Корвус Коракс

– Неужели? – спросил я, но Рыбин как бы не заметил издевки. А может, и впрямь не заметил.

– Не был, не был, увы, – вздохнул внук рейхсминистра. – Как бы кощунственно в моих устах это ни звучало. Фюрер был ослеплен расовой теорией и плохо смыслил в геополитике – чем дальше, тем хуже. Идея превосходства арийцев озлобила весь остальной мир и, главное, не давала реальных дивидендов. В отличие от рабочих лагерей лагеря уничтожения были убыточными. Ну а в геополитике главный просчет фюрера случился там, где мог быть триумф. Пакт имени Молотова и моего деда не должен был быть времянкой, на два жалких года. Это должна была быть постройка из стали и бетона, на века, на перспективу. Не воевать со Сталиным, а поделить с ним земной шар. У нас был национал-социализм, у вас был просто социализм – разница невелика. Ось «Берлин – Москва» стала бы крепче всех остальных осей, вместе взятых…

– Ваша новая ось «Москва – Варшава», думаете, будет крепкой?

– Какая уж там ось? – отмахнулся Рыбин. – Ни стали, ни бетона, одни сопли. И пакт наш покамест хиленький, и в качестве союзника России Дудоня слабак, но… на первое время сойдет. Это как с помощниками: для всяких мелких грязных дел годятся пионеры, а потом их можно и в расход. Кстати, спасибо, что разорили Осколково – избавили меня от работы… Тут ведь важен первый шаг. Главное – начать. Как только мы с поляками расхерачим Украину, это ублюдочное детище Беловежского договора, как сказал бы коллега моего покойного деда, мы порвем одно звено, и все остальные посыпятся. Мы своим примером окончательно убедим мир, что послевоенные границы не догма, – и треснет по швам вся привычная Европа.

– Вся? – переспросил я.

– Без исключения, – заверил меня Риббентроп-внук. – У всех давно накопились претензии друг к другу, и они прорвутся обязательно. Греки сцепятся с македонцами, венгры с румынами, макаронники с французами, сербы с албанцами, литовцы с поляками, в Бельгии валлонцы с фламандцами затеют грызню, а шотландцы напрочь отделятся от Англии. Мы вскроем ящик Пандоры, подождем общего раздрая, а там, с божьей помощью, начнем тихонько подгребать к себе самые слабые земли. Ну а если кое у кого не окажется общих границ – тем хуже для соседей. Но белорусы сами к нам прибегут. Была Европа ничейной – однажды станет нашей…

– Европу не трожь, придурок! – не выдержала Лина. Она дважды ездила во Францию и один раз в Италию и мне потом все уши прожужжала про тамошний замечательный сервис. Говорила, что даже в самых дешевых гостиничных номерах есть пневмопочта, и эсэмэски доставляют в два раза быстрее, чем в Москве. – Никакая Европа к таким козлам, как вы, добровольно не придет, а завоевать ее – кишка тонка у тебя и твоего плешивого Пронина…

– Молчать, пигалица! – оборвал ее Рыбин, раздосадованный, что кто-то грубо вмешался в его прочувственную речь. – Вздумала еще болтать о величайшей в мире геополитике. Ты вообще тут была только для обмена. Твое дело бабье: кирхе, кюхе, киндер… ну ладно, еще кляйдунг. Суди не выше модельных туфелек, которые ты тачаешь на своем юго-западе…

Все прежние разглагольствования этого типа не задевали меня за живое, но тут я рассердился: мало того что внучок нациста держал девушку в черном мешке, так он еще смеет ее поучать!

– Вся ваша величайшая геополитика, вся ваша несокрушимая крепость из стали, бетона и соплей начинается с удара кирпича, которым вы сзади огрели кремлевского коллегу, когда пришли к нему в гости, – сказал я. – Видел я этот кирпич. Оружие, достойное нибелунга.

– А-а-а-а, – протянул Рыбин. – Вот ты, значит, как заговорил, Иннокентий Ломов. А знаешь, Эвелина, чего он так расхрабрился? Он думает, что вот-вот к вам на подмогу прискачет кавалерия – меня скрутит, а вас спасет… Так вот, никто не появится. Некому появляться. В эти самые минуты три машины, которые ссудил вам Костанжогло, уже догорают в кювете, а в них твой драгоценный Фишер, это трепло Наждачный и кто-то еще… А кто остался жив, надолго сядет за укрывательство преступников, хотя сами преступники до этого, хе-хе, не доживут. Мыслимое ли дело – оставлять в живых тех, кто раньше времени может разболтать о будущем?

Внук рейхсминистра бросил взгляд на часы и ухмыльнулся.

– Да-да, больше появляться некому, – самодовольно повторил он. – Я опять вас переиграл, и теперь уже навсегда. Как ты думаешь, почему я так легко согласился на ваши время и место? Потому что ваш дружок Костанжогло, трясясь от страха, сразу же прибежал ко мне и вас заложил. Все рассказал: и про твоего древнего Фишера, и про все ваши планы… И чтоб ты знал, в птичках я тоже кое-что смыслю. И поэтому не боюсь, что, прежде чем отдать мне ворона, вы могли скопировать и где-то спрятать фонограмму. Без оригинала вторичная запись уже никакой не аргумент, да и качество перезаписи с отечественного носителя, сам понимаешь, будет бросовым, это вам не попугай. В том-то и уникальность птицы, которую ты мне принес. В том-то и простота ситуации: есть ворон – есть свидетель, а сдохнет – и нет свидетеля…