Лев Гурский - Корвус Коракс

Я был удивлен и даже слегка напуган таким воинственным настроем моей девушки. Два дня в плену ее сильно изменили. Даже Наждачный для нее, наверное, уже недостаточно радикален.

– Линочка, по договоренности я должен быть один и без оружия, – объяснил я. – И этот Рыбин тоже. После обмена расходимся в разные стороны и никто никого не преследует.

Подруга моя насупилась, но – неслыханное дело! – промолчала. Зато откликнулся Рыбин.

– А ведь действительно, – сказал он. – Условие-то нарушено! Вас теперь двое против одного. Так нечестно. Поэтому и я в одностороннем порядке пересматриваю формат сделки… Тук-тук! – Не выпуская клетки, Рыбин переместился поближе к двери. – А чьи это шаги на лестнице?

Никаких шагов на лестнице я не услышал, однако сразу после слов «тук-тук!» дверь в комнату чуть приоткрылась. В щели возникла рука, которая что-то подала Рыбину. Да не «что-то», а оружие! Теперь в одной руке у советника президента была клетка с Корвусом, а в другой пистолет. Фишер бы наверняка издали определил марку оружия и сколько патронов в магазине, но для меня это был просто большой пистолет. И ствол его был направлен на Лину. Похоже, Рыбин думал, что из нас двоих в ближнем бою она опаснее, чем я. Правильно, кстати, думал.

– Вынужден огорчить вас двоих, – ухмыльнулся Рыбин. – Вам придется задержаться. Никто никуда не расходится, и никакие договоренности больше не действительны. Садитесь-садитесь поудобнее… Сесть, кому говорю! Мне спокойнее, когда вы в сидячем положении. Вдруг вы захотите подвигов и вздумаете прыгнуть на меня в самом интересном месте нашей беседы?

Мы сели по одну сторону стола, а Рыбин с Корвусом оказались по другую, возле стены.

– Иннокентий Ломов, я поражен. – Советник президента покачал головой. – Этот самый твой Фишер не научил тебя ничему полезному. Ты как будто умный парень и в то же время такой пентюх, что я диву даюсь. «Без оружия и охраны, один на один»? Ты что, в комиксе живешь? Ты всерьез воображал, что я не найду способа нарушить условия нашего обмена? Эвелина, хочешь совет? Не выходи за него замуж – он погубит твои лучшие годы…

– Ско-ти-на, – медленно, четко выделяя слоги, произнесла Лина. – Чтоб. Ты. Сдох.

– Но-но! – строго сказал Рыбин. – Не нервируй меня. Сейчас ты цела и невредима просто потому, что в ином случае Иннокентий Ломов не захочет со мной поболтать. А тебя, Иннокентий Ломов, следовало убить уже за твою пронырливость: о давнем прошлом ты узнал слишком много, а о близком будущем – слишком рано. Ты сейчас жив потому, что из всего окружающего меня отребья один способен меня понять. Как ты чудесно сказал там, в Бужарове, про авторский знак! Указан он или нет, он незыблем как скала. И что мое, то мое – трогать не смей. А Владик вздумал отхапать чужое и на самом верху выдавать за свое. Да еще посмел шантажировать меня! Я покарал не конкурента, а вороватую крысу, которая влезла ко мне в погреб, чтобы утащить нашу фамильную ценность…

– Фамильную? Ценность? – переспросила Лина. – Кеш, ты вообще понимаешь, о чем он базарит? Какая фамильная ценность у Рыбина – скумбрия? Селедка?

Советник президента не обиделся, а, наоборот, развеселился.

– Смешно, – сказал он. – Но мимо кассы. Родовая фамилия – не обязательно та, что в паспорте. Посмотрите на меня внимательно. Фас. Профиль. Цвет глаз. Я нарочно надел сегодня такой же белый костюмчик, как у деда в великий день, когда он подписывал тот исторический документ. Мама мне всегда говорила, что я очень похож на своего дедушку.

– И что? – злобно спросила Лина. – Мне мама тоже говорила, что я похожа на своего дедушку.

– Тут проблема в том, какой дедушка. – Рыбин возвел глаза к потолку. – Я ведь внук… О, ты погляди на своего парня, Эвелина, как он морщит лоб! Он мучительно соображает…

– Что за лабуда? – возмутился я. – Какой еще внук? Мне точно известно, что у Молотова был всего один внук, Вячеслав Индрикович Скрябин, и он погиб.

– Ну и правильно, что погиб, – равнодушно обронил Рыбин, – туда ему и дорога, одним наследником меньше. Спасибо пионерам, хоть что-то полезное довели до конца… Ты что, еще не догадался? Дурашка, под секретным протоколом была не одна подпись, а две … Какая, однако, историческая несправедливость! Из двух подписавших этот документ дед этого хренова игрушечника прожил больше ста лет, а мой был повешен в Нюрнберге…

Я вытаращил глаза: вот это поворот! Одно дело – знать, что твой противник мерзавец, а другое – что он мерзавец с родословной, уходящей в эпоху динозавров. Почему-то мне и в голову не приходила очевидная мысль, что у Риббентропа, как у обычного человека, тоже могут быть дети и внуки и у них сквозь кожу не будет просвечивать свастика. Я-то думал, что у подножия той отравленной яблони никаких яблок уже давным-давно не осталось. Большая ошибка.